Дмитрий оберегал меня от всех и всяческих увлечений, которые могли бы мне помешать заниматься наукой. Сейчас я с удовольствием вспоминаю один случай. Мне понравилась девушка с нашего курса. Набор проходил по аттестатам, она приехала из какой‑то сельской школы и была не очень грамотной. Я охотно помогал ей, когда она не могла в чем‑нибудь сама разобраться. Димка немедленно и очень умело растоптал чахлый росток чувства. Утащив у этой девушки конспект, он показал мне ее записи. Вместо слов «абсолютная температура» там стояло «опсалютная температура».

– Ну, – сказал он, – теперь ты видишь, что был на грани гибели? Я своими руками, – он потряс перед моим носом злополучным конспектом, – вырвал тебя из геенны огненной, где бушует опсалютная температура!

Это, однако, не помешало ему пригласить эту же девушку в кино. А на мой вопрос, как же все‑таки это произошло, он ответил:

– Ты сноб и «букварь», Михаил. Я не ищу полного совершенства, да кроме того, есть вещи, которые недоступны человеку, даже обладающему абсолютным пространственным воображением. И это «чудовище» было моим другом! – Я встретил его снова после войны. Дмитрий с год как демобилизовался и заканчивал университет. Он шел по Кировской в сопровождении стайки девушек с его курса.

– Правда, премиленькие девушки? – сказал он мне, когда мы обменялись адресами. – Исключительные девушки.

Я охотно подтвердил, что девушки замечательные. Димка тут же остановился и громко заявил:

– Мой личный друг, Михаил Мельников, считает, что вы все замечательные девушки. Как его истинный друг, я уступаю ему вас всех «на корню».

С этими словами он вспрыгнул на подножку трамвая и укатил, подарив мне на прощание одну из своих ехиднейших улыбок.

«СВЯЩЕННЫЙ ВАМПУМ» ОДЕССКИХ ДЕЛАВАРОВ

Димка в те годы жил в небольшом двухэтажном доме по какому‑то из Кисловских переулков, сейчас мне уж и не найти его каморку; помню только, что когда я решил его разыскать, то долго бродил вокруг Института театрального искусства, и было это в осенний день, и в скверике перед институтом все было в желтых и багряных пятнах опавшей листвы.

В комнатушке у Димки стоял небольшой письменный стол, аккуратный и чистенький, и на столе царил образцовый порядок: книги, ручки в высоком цветном стакане, стопка общих тетрадей в.коричневых клеенчатых переплетах. И поэтому сразу бросалась, била в глаза беспорядочная груда какого‑то странного хлама, висевшего на гвоздике у окна, как раз над столом. Я присмотрелся… Быть не может! Да это же наш «священный вампум»! Тот самый… Димка заметил мое волнение и грустно улыбнулся,

– Дедушка… – сказал он. – Дедка…

Ну кто на свете мог лучше меня понять сейчас этого «совсем взрослого» человека – а Димка прошел и армию и госпитали, – когда он так по‑детски произнес свое «дедка»…

– Чисто у тебя как, полный порядок, – сказал я.

– А у тебя не так? Ну, да ты же физик, вам можно, – ответил Димка, тотчас же становясь самим собою, по‑прежнему насмешливым и ершистым. – Вам, конечно, можно, – продолжал он. – Физикам что? Идею раздобыть ‑вот что для физика на первом плане, спишь‑то небось без простыни, тютя? Физики даже стричься не обязаны, лежи себе и раздумывай, жди, когда ньютоново яблочко по лбу стукнет.

– А вам что, идея ни к чему? Так выходит?

– Идея у нас, брат, дело десятое, а работать всегда нужно с соблюдением всех правил, точно, четко, ничего лишнего. Да что говорить, я же помню, как ты в аналитичку бутерброды таскал и тебе наш Аполлоныч нотации читал, а ты забыл? «Химик может с бутербродом съесть свою смерть», – процитировал он любимое выражение старенького служителя лаборатории аналитической химии.