Вот эта коридорная и вбежала однажды к моей матери.

– Ваш сыночек висит на крыше и плюет вниз. Вот‑вот оборвется! – крикнула она.

Я как сейчас помню тот момент, когда я увидел свою мать на крыше. Она шла тихонько, казалось на «ватных ногах», а Олег из соседнего номера говорил мне:

– Это всякий дурак может висеть на правой, ты на левой, на левой повиси!

Я стоял на железном скате за забором, окружавшим крышу, и держался правой рукой за толстый железный прут.

– Прошу! – сказал я. – Вот… – и быстро в воздухе сменил руку.

– Миша, Миша… Мишенька! – тихо‑тихо, едва слышно сказала мама, осторожно подходя ко мне. – Мишенька…

Я бочком протиснулся между прутьями забора и было направился к матери, как вдруг Олег крикнул:

– Мишка! Беги! Попадет!

Олег был прав, потому что мама тотчас же закричала:

– Ты что, с ума сошел! Ты ж… Ну, подойди ко мне. Я что‑то хочу тебе сказать, Миша!

После некоторого раздумья я все‑таки подошел.

– У меня сердце, думала, вырвется, когда я тебя увидела там. – Мать кивнула на забор.

– Так в этом же ничего нет! – сказал я. – Это такой пустяк! Вот смотри!

Я подбежал к забору, но мать схватила меня за штаны и с необычайным волнением сказала:

– Что ты?..

Я пожал плечами: если такой пустяк так может волновать маму, то пусть, я больше и не подойду к забору. Я так и сказал ей: «Больше к забору не подойду!»

– Честное слово?

– Честное, верное, под салютом всех вождей, ну что ты не веришь? Больше никогда не подойду. Вон ребята качели сделали, буду на них кататься.

– Какие качели? – подозрительно посмотрела на меня мама. – Какие еще качели на крыше?

Я показал ей наши качели. Это были две самые обыкновенные бельевые веревки с прикрепленной к ним дощечкой. Веревки были привязаны к самому верху навеса. Кто‑нибудь из ребят садился на дощечку и кричал:

– Разгойдай меня! Сильней! Сильней! Еще сильней! Еще сильней! Вот, хватит. Хватит! Тебе сказали хватит?! Я слезу – убью! Тебе говорят: хватит!

На больших взмахах качели выходили за крышу, и в сердце рождался холодок: «Вот сейчас под тобой весь Киев… Сейчас ты выше всех домов в Киеве».

После подробного ознакомления с устройством качелей матери сделалось дурно. Кто‑то бросился к двухэтажной пристройке с полустертой надписью «Буфет» и принес в кружке холодной воды из‑под крана.

– Чего это она? – спрашивали меня ребята. – Она что, малокровная? Ух, какая белая!

И тут я, кажется, начал понимать. Теперь я испуганно тормошил ее, помог встать. Бережно проводил к лифту. А ночью проснулся с криком. Страх настиг меня во сне. Мне приснилось, что вот вдруг разорвалась веревка качелей и я лечу, лечу над всем городом, а потом падаю, падаю… Я проснулся, потом вновь уснул, и снова передо мной крыша, и Олег, подмигивая, говорит: «А ты на левой, на левой повиси!» Я разжимаю руку, хочу вновь схватить холодный и твердый прут забора и вновь падаю…

Утром приехал Антон Степанович. Он сразу почувствовал, что вчера что‑то произошло. Я рассказал ему сам все и обещал, что в моей жизни ни забора, ни качелей не будет. Все! Честное слово и так далее…

– Я проверю, – серьезно сказал Антон Степанович.

С самыми лучшими намерениями, захватив «научную книжку из жизни муравьев», я отправился на крышу.