– Платон Григорьевич, – голос в динамике был озабочен. – Платон Григорьевич, от вас все теперь зависит. Слушайте внимательно… Вам нужно включить компенсатор, он включается кнопкой на рычаге управления, синяя кнопка… Нашли?

Платон Григорьевич включил кнопку, и тотчас же самолет стал плавно выходить из воды.

– Так, хорошо, теперь зафиксируйте рукоять, внизу справа должен быть рычаг, – командовал голос. – Смелее, Платон Григорьевич… И можете открывать дверь. Только идите в хвост медленно, не спешите.

Самолет повис на высоте нескольких сантиметров над водой, Платон Григорьевич открыл дверь и прямо перед собой увидел Шелеста. Тот стоял на крыле своего самолета, стремясь рукой достать до открытой двери. Платон Григорьевич протянул ему руку и, когда Шелест прыгнул вперед, с силой потянул его к себе. Самолет сразу наклонился, и ласковая зеленая вода океана хлынула внутрь.

– Это ничего, ничего, – говорил Шелест, закрывая дверь. – Пока компенсатор включен, ничего плохого не случится. А что с Диспетчером? Он жив?

– Да, – ответил Платон Григорьевич, – он в каком‑то глубоком обмороке. Нужно поскорее вернуться на базу.

* * *

Диспетчер пришел в себя только назавтра. Он открыл глаза, оживленно заговорил о том, что все идет как нужно, что все хорошо, потом отвернулся к стене.

– Выйдите все, – сказал он. – Кроме Платона Григорьевича.

А когда все вышли, он тихо сказал:

– Платон Григорьевич, пусть никто не знает, но я ничего не вижу.

Платон Григорьевич повернул Диспетчера к себе, снял со стола настольную лампу, приблизил ее к лицу Диспетчера.

– Видите? – спросил он. – Вы видите свет?

– Нет, только тепло, вот здесь ваша лампа? – он протянул руку и указал куда‑то в сторону. Сомнений больше не было: Диспетчер ослеп.

РАЗГАДКА

Диспетчер был доставлен в Москву несколько дней спустя после описанных событий. Врачебный консилиум предписал полный покой, а когда Платон Григорьевич отозвал в сторону знакомого профессора‑окулиста и прямо спросил, есть ли надежда, тот развел руками и ответил в раздумье:

– Знаете ли, Платон Григорьевич, глазное дно напоминает картину, которая наблюдается при сильных ожогах… При очень сильных ожогах. Правда, мне не нравится изменение цвета в желтом пятне, очень не нравится…

Вынужденное бездействие раздражало Диспетчера. Он не находил себе места, часами говорил по радиотелефону, установленному у него дома. Иногда прилетал кто‑нибудь с базы, и тогда Диспетчер, забыв обо всем на свете, погружался в ворох дел, связанных с новым этапом штурма вселенной.

– Ни одного случая встречи с загадочными объектами, – говорил он Платону Григорьевичу. – Ни одного. Они исчезли как сон, будто их и не было…

– Они и были сном, – ответил Платон Григорьевич. – Вспомните цепь.

– Не совсем, не совсем… Тогда, в самолете, я как‑то сразу многое почувствовал. И сейчас в моей черепной коробке идет – я это отчетливо ощущаю – какая‑то странная работа. Будто проявляется пластинка, на которой масса картин, фактов, аналогий. Придет день, и все это выплывет, я это предвижу, и я еще пригожусь людям, Платон Григорьевич, обязательно пригожусь… Вы не забывайте меня, приходите… Пожалуй, только вам и смогу рассказать все, не ожидая недоверия.