|
Все они, увидев в экипаже друх мужей, принялись кричать: - Здесь он, здесь! Vicit <Победил (лат.).> Заглоба! Здесь! Они бросились к возку, схватили маленького рыцаря и понесли на руках, повторяя: - Здравствуй! Здравствуй, друг наш и товарищ милый! С нами ты теперь, и мы тебя не отпустим! Vivat Володыевский, доблестный рыцарь, украшение всего войска! В степи, с нами, брат, в степи! В Дикое Поле! Там ветры тоску твою развеют? И только на крыльце они выпустили его из рук. Володыевский со всеми здоровался, несказанно обрадовавшись такой сердечности, и спросил только: - А Кетлинг где? Жив ли? - Жив! Жив! - послышались голоса. Старые вояки прятали в усы улыбку, скрывая что-то. - Ступай, ступай, не лежится ему, все тебя поджидает. Ступай скорей! - Вижу, не так уж плохо дело, как пан Заглоба расписывал, - сказал маленький рыцарь. Они вошли в сени, из сеней в покой. Посредине стоял стол с заранее приготовленным угощением, в углу - диван, накрытый белой конской шкурой, на нем-то и возлежал Кетлинг. - Друг! - сказал пан Володыевский, бросившись к нему. - Михал! - воскликнул Кетлинг и, легко вскочив на ноги, схватил маленького рыцаря в объятья. Обнимали они друг друга с большим пылом, то Кетлинг подбрасывал в воздух Володыевского, то Володыевский Кетлинга... - Велено мне было больным прикинуться, - говорил шотландец, - сделать вид, что умираю, но увидел я тебя и не выдержал! Я здоровехонек, путешествовал без приключений. Вся хитрость в том была, чтобы тебя из монастыря выманить. Прости нас, Михал! Из любви к тебе придумали мы эту ловушку. - С нами в Дикое Поле! - снова воскликнули рыцари и твердыми своими ладонями застучали по саблям, да так, что все вокруг дрогнуло. Пан Михал оторопел. Поначалу не мог вымолвить ни слова, а потом поочередно обвел всех взглядом, остановив его на пане Заглобе. - Злодеи, обманщики! - воскликнул он наконец. - Я-то думал, Кетлинг при смерти. - Опомнись, Михал! - воскликнул Заглоба. - Ты сердишься, что Кетлинг жив и здоров? Жалеешь ему здоровья и смерти желаешь? Неужто сердце твое окаменело и ты хотел бы, чтобы мы все поскорей в прах превратились - и Кетлинг, и пан Орлик, и пан Рущиц, и эти вот юнцы, и Скщетуский, и я, я, который любит тебя как сына родного! Тут Заглоба стал вытирать слезы и запричитал еще жалобнее: - Стоит ли жить на свете, друзья, коли нигде благодарности не встретишь, одни бесчувственные, очерствевшие сердца. - Помилуйте! - воскликнул Володыевский. - Я вам зла не желаю, но обидно мне, что не сумели вы горя моего уважить. - Видно, мы ему поперек дороги стали! - повторял пан Заглоба. - Полно, сударь! - Говорит, не уважили его печали, а ведь мы море слез над его горем пролили, все как одна душа! Правда! Бога беру в свидетели, что мы печаль твою саблями разметать готовы, потому как ведомы нам законы истинной дружбы! Но коли слово дал с нами на месяц остаться, то хоть этот месяц люби нас еще, Михал. - А я и до самой смерти любить вас не перестану! - отвечал Володыевский. Дальнейший разговор был прерван появлением нового гостя. Солдаты, окружившие пана Володыевского, не слышали, как гость подъехал, и увидели его только теперь, в дверях. |
