Автобус резко затормозил. Проезд был заблокирован не уважающими закон хулиганами. Таких встретишь на каждом шагу. Они ходили кругами, кричали и размахивали транспарантами. С такими не справиться. Водитель, вместо того чтобы нажать на газ, остановился и вступил с ними в переговоры.

Когда же автобус сдвинулся с места и прорвался на другую сторону баррикады, я не могла поверить, что во главе этой жалкой шайки были мой сын и Хенрик. Какой позор. Даже в тюрьме мне приходилось их стыдиться.

Давно они меня так не подводили. Я не требовала многого, но они могли хотя бы попытаться что-то сделать для моего вызволения. Вместо этого они предпочли устроить дебош в городе! Еще и людей в это втянули. Сотню человек или больше. Газон вытоптали. Старики и молодежь. Некоторые были даже хорошо одеты. Вместе с ними стояли чернокожая женщина в темно-синем костюме и высокий светловолосый бородач из делегации ЕС. Репортер задавал им вопросы, а крепкий парень с большой камерой на плече вел съемку. Матерь Божья!

Я закрыла лицо руками, чтобы никто не узнал меня и не подумал, что двое самых буйных – это моя семья!

Успокоилась я только за воротами. Я не могла противиться приятному ощущению возвращения домой. Из кухни доносились чарующие запахи. Наверное, на ужин будет зельц. Потом – прачечная и часовня. Скромный коридор, не слишком людный, живенький, богато украшенный сменяющими друг друга слоями краски, пахнущий домом. Симпатичная женщина с чуть асимметричными губами вежливо пригласила войти.

– Раздеться, присесть, покашлять! – громко крикнула она.

Некоторые на это скандалят, но что за сложность раздеться? Никакой! Если кто-то стыдится своего тела, это его проблема. Я своим гордилась. Кроме того, я прекрасно понимала, что у этой женщины такая работа и она должна выполнять свои рутинные обязанности. Она даже надела резиновые перчатки, чтобы не испачкать нас, хотя мы и так были грязными.

Мы разделись и присели.

– У вас след от решетки, – сказала охранница.

– У меня? – спросила я.

– У вашей подруги.

Мы молчали. В тюрьме случалось всякое, и никто не удивлялся.

После обыска милейший Чурбан отвел нас в камеру. Все было так уютно и знакомо. Как в родном доме. Не очень роскошном, меньше, чем казался, но своем.

Даже у Мариольки на глаза навернулись слезы. И у меня теплело на сердце, когда мы приближались к дому. Наконец-то у себя. Уставшие, но довольные.

Камера тоже показалась мне чище и уютнее. Телевизор больше и ровнее, койки скорее деревянные, чем металлические, матрасы душистые и мягкие, плексиглас в окне прозрачный, а кипятильник, сотворенный из шнура и пружины, превратился в электрический чайник.

– Охренеть, – восхитилась Мариолька. – ЖК-телевизор! Ты это видела?

– Конечно, видела, – ответила я. – А почему бы мне не видеть?

– Наверное, кто-то переехал, – сказала Мариолька.

– Забирайте свои туалетные принадлежности, и пойдемте, – решительно произнес Чурбан.

– Куда?! – спросила Фляжка.

– В карцер, – ответил он. – Хранение запрещенных веществ, передача их сотруднику тюрьмы, бунт, уничтожение оборудования тюрьмы, нанесение телесных повреждений, побег…

– Хорошо, хорошо. – Я махнула рукой. – Но как скучно все звучит из ваших уст. Наверняка это можно описать более привлекательно.

Он закрыл дверь и повел нас дальше. Мариольке предложение не понравилось. Она стала вырываться, и Чурбану пришлось тащить ее по полу.

– Я не хочу! – повторяла она. – Это она все придумала!

Даже если она была права, это не меняло того факта, что путь до изолятора был невероятно долгим, поскольку то и дело приходилось останавливаться, чтобы Чурбан мог половчее перехватить мечущуюся Мариольку.