Он недоуменно посмотрел на меня, но затем, сообра¬зив, кивнул. Ох как хорошо, что он уже видел своего шко¬льного учителя в этом живописном одеянии, иначе, бо¬юсь, я бы не уложился по времени, а так хватило всего двух коротких фраз:

– Переодевайся. Время пришло.

И, не дожидаясь, тут же метнулся наверх, прямиком на женскую половину. Тут придется повозиться. Хорошо, что выгляжу достаточно страшно,– должно помочь. Я ле¬тел вверх по лестнице, чем то напоминая... спецназовца, точнее поговорку про него. Нуту, где говорится, что поза¬ди этого бравого парня все должно гореть, а впереди – разбегаться. Точь в точь. Разница лишь в том, что позади меня ничего не горело, но зато истошно визжало, в точно¬сти как на пожаре. Впереди тоже вопили благим матом, хотя разбегаться дворовые девки от страха забывали.

В опочивальню к Агафье Фоминишне я влетел, как черт,– во всяком случае, наша с ним чумазость и скорость совпали.

– Помер Иван Михайлович. Сам видел, как его казни¬ли! – выпалил я и сплюнул с досады – слабонервная жен¬щина грянулась в обморок.

На мгновение я растерялся, но тут же взял себя в руки. А чего расстраиваться? Так даже лучше. Теперь в любом случае сопротивляться мне она не станет, так что задача по надеванию на нее маскарадного костюма упрощается.

Я подскочил к княгине, провел обеими ладонями, пол¬ными печной сажи, захваченной по пути, по ее лицу, ста¬рательно размазал, отметив про себя, что иногда женские рыдания бывают кстати – потом хорошо прилипает грязь, отскочил в сторону и придирчиво осмотрел результат. Вы¬глядела Агафья Фоминишна уже неплохо, но только на лицо, а вот фигура могла все равно соблазнить кого ни¬будь из неприхотливых.

Тщательно вытерев руки о ее сарафан, я вновь сделал шаг назад. Лучше, но не намного. По закону подлости не¬пременно сыщется не шибко притязательный опричник и попользуется бабенкой. А там, глядя на него, приспустит свои штаны еще один, потом еще, и пошло поехало. Надо что то добавить.

Остолбеневшая Беляна еще продолжала таращиться на меня, дико выпучив глаза, когда я выхватил из ее рук мис¬ку с жирными щами – опять пыталась накормить безу¬тешную вдову. Что ж, кстати. К тому же варево остыло – видать, с утра уговаривала. И это хорошо, а то от кипятка хозяйка может и очнуться.

Полил я вроде равномерно, но видом оказался недово¬лен, и запахом тоже. Вкусный уж очень. Лучше, если бы они были вчерашние или вообще прокисшие. Говорят, вонь отрицательно воздействует на мужскую потенцию. Не знаю, никогда не пробовал совокупляться среди му¬сорных баков, но специалистам верю. Раз говорят – зна¬чит, проверено. Вот только где взять прокисшие щи?

И тут же новая идея, даже лучше. Пошарил рукой под кроватью – так и есть. Стоит горшок, стоит родимый. Причем не пустой – то ли с ночи забыли опростать, то ли у вдовы нет сил выходить в туалет, который здесь называ¬ется звучно и длинно – облая стончаковая изба, во как. Идти до него и впрямь далековато, даже из женской поло¬вины, к которой он поближе. Надо спуститься по лестни¬це, миновать большие сени, а уж затем через узенькие пе¬реходы попадаешь в средневековый санузел. А иначе то¬лько со двора, откуда к нему пристроен отдельный вход с особыми сенями, где на стенах густыми пучками вениками развешана уйма душистых трав – своего рода освежи¬тели воздуха.

Вообще то, пока добежишь, можно и растрясти по до¬роге, но зато в жилых помещениях совершенно не пахнет. Горшок же – дамское баловство и предназначен для осо¬бо трусливых, опасающихся встретить во время ночного путешествия домового или кикимору. У мужиков он стоит исключительно под кроватями хозяина дома, его сына, да еще у гостей, если таковые бывают. У меня он тоже имел¬ся, хотя и пустовал – я предпочитал эту самую облаю стончаковую избу.