Но как же он близко то. Можно рукой пощупать. На¬стоящий. Из Рюриковичей. Только щупать не хочется, да и руки показывать нельзя – они же все в кровище. Впро¬чем, даже если проведу по нему, все равно испачкается не он – я.

– Ты чьих будешь, божий человек? – слышу над ухом.

Ишь ты, он еще и ласково может. С чего это вдруг и

кому? Рядом вроде ни одного человека из дворни Висковатых не наблюдается, а к опричникам так обращаться все равно что черта ангелом назвать. Царь же у нас богобояз-ненный. Он как человек пять – десять замучает, так, вер¬нувшись с Пыточного двора, все утро поклоны перед ико¬нами бьет. Со старанием. Я читал, что у него даже шишка со лба не сходит от усердия. Ну ка, посмотрим, есть она или врали в книжках.

Украдкой поднимаю голову и... столбенею. Взгляд мгновенно напарывается на царский взор, жесткий и ко¬лючий. Внутри буравчиками злоба, в самой глубине – страх, а поверху пленочка ласки. Только тоненькая она. Дунь разок – и нет ее. И чего это он на меня уставился? Грим потек?

– Оглох, что ли, юрод?! Царь тебя вопрошает!

Это опять царевич. С огоньком не вышло, так он здесь норовит порезвиться...

Чего чего?!.

Меня?!.

Царь?!.

И что делать? По плану ответ не предусмотрен. Нет текста в моей чумазой папочке, которая прозывается го¬ловой. Скалюсь во всю ширь рта. От уха до уха. Время тяну. И Ванька, как назло, замолчал. Плечом чувствую – затрясло мальчишку. Сидит ни жив ни мертв. Хорошо, что его правая ладонь под моими пальцами и сверху их закры¬вают тряпки обноски. Всегда можно дать знак, напомнив про голос. Напоминаю. Молчит. Давлю на указатель¬ный – это условный сигнал.

– Бу бу бу бу...

Ну все, вроде опомнился. И снова голос, но уже порезче, нетерпеливый и властный:

– А не встречал ли ты мальца тут, лет эдак десяти, бо¬жий человек? А я тебе денежку дам,– И нараспев: – Блестючую.– И показывает.

Ого! Целая копейка. С таким размахом не разориться бы тебе, государь. Вон сколько на плаху кладешь. За каж¬дого по копейке платить – так и в трубу недолго вылететь. Но ответ то давать надо. Гыгыкаю радостно, головой ки¬ваю, в сторону двери, что на крыльцо ведет, пальцем тычу.

– Точно ли туда убег? Не врешь, юрод? – Голос посу¬ровел еще больше.

М да а. Терпение и выдержка явно не входят в число его добродетелей. Даже удивительно – все ж таки божий помазанник, можно сказать, без пяти минут агнец и где то там почти святой. Как же тебя, скотину, уверить, что утек Ваня? Тему, что ли, сменить? Хорошо бы. Ну ка, где у нас сценарий с подсказками? И что там у нас написано? Нуда, не слепой, сам вижу, что чистые листы.

Имея время и находясь в спокойной обстановке, даже после долгих рассуждений свои последующие действия я бы отверг сразу, накидав кучу возражений, и первое из них – нельзя рисковать, когда шансы на успех равны од¬ному из сотни. Но времени на раздумья у меня не было, и обстановка к ним тоже не располагала, а потому я поло¬жился на интуицию и действовал исключительно по наи¬тию.

– На,– я протянул Иоанну Васильевичу кусок мяса, вытянутый из под собственного седалища,– пожуй!

В следующую секунду я успел проклясть и руки, и язык, но главное – голову. Последнюю особенно. В три этажа. Врубил интуицию, называется. А ты кнопочки не перепутал? Не нажал ту, что рядышком, с надписью: «Дурь несусветная»? Ах, не посмотрел. Наугад врубил? Ну ну. Сейчас тебе покажут кузькину мать.