были  раздвинуты,  и  полувыдвинутая  сложная  конструкция  антенны  четко

рисовалась на фоне далекого  неба.  Вход  был  отчетливо  виден  -  темный

квадрат, открытый,  словно  гостеприимный  капкан.  Вездеход,  замедляясь,

накатом въехал в густую тень и остановился  у  груды  обломков  и  стоящих

дыбом исковерканных перекрытий, в которую превратилось, очевидно, какое-то

вспомогательное здание.

     Некоторое время профессор сидел неподвижно в  теплой  кабине.  Как-то

вдруг он понял, что ненавистная секция в ненавистном блоке  была,  как  ни

крути, его домом, - а теперь вокруг был  необозримый,  мертвый,  загадочно

молчащий мир. Мимолетно профессор пожалел, что отказался от охраны.  Потом

вдруг захотел, чтобы стая крыс бросилась из развалин и уняла боль. Откинул

дверцу. В кабину хлынул холодный воздух.

     Профессор спрыгнул на песок. От тишины звенело в ушах, бухала  кровь.

Небо в зените было густо-зеленым, а над западным горизонтом широко  парили

серо-малиновые тлеющие крылья. И тут донеслись голоса.

     ...Под  прикрытием  полуосыпавшейся  стены  два  одетых  в   лохмотья

мальчика лет семи играли во что-то на песке. У того, кто кидал, левая рука

болталась иссохшей плеточкой; тот, кто следил, высунув от напряжения язык,

весь изглодан был лучевыми язвами - голые ноги, голые руки в  трескающихся

струпьях, запекшийся гной на пол-лица. Он угрюмо сказал:

     - Моя.

     - Дурак, - беззлобно сказал сухорукий, - у тебя корка в глаз заросла.

Ты другим глянь. - Он что-то показал на песке растопыренными пальцами.

     - Моя, - упрямо сказал мальчик в язвах.

     Сухорукий добродушно рассмеялся и тут заметил профессора.

     - Ой, секи.

     Некоторое время они без  особого  интереса  разглядывали  профессора,

потом сухорукий сказал нетерпеливо:

     - Ну, кидай.

     - Клопы, - донесся из глубины голос постарше, - ужинать!

     Мальчик в язвах, вскочив, хлопнул себя по животу ладонями.  Сухорукий

оказался не столь бодр.

     Как  в  трансе,  профессор  двинулся   за   ними   -   оступаясь   на

вывертывающихся из-под ног обломках, вошел внутрь, сунулся в  узкую  щель.

За нею открылась другая комната, в ней было даже подобие  потолка,  -  под

треснутой, опасно перекошенной железобетонной  плитой  сидела  на  коленях

маленькая девочка в драном мужском пиджаке на голое тело и, едва разлепляя

трепещущие от холода губы, баюкала безголовую куклу.

     - Только хлеб я в атомную лужу уронил, - угрюмо предупредил мальчик в

язвах.

     - Делов-то куча, - пренебрежительно  ответил  старший  мальчик,  деля

еду. - Я корку отломал, а мякишко не  промокло.  Лопайте  как  следует.  Я

слышал, завтра всех в рай поведут.

     - Шли бы они со своим раем,  -  буркнул  мальчик  в  язвах.  -  Врут,

врут...

     Девочка жевала хлеб и пела колыбельную с набитым ртом.

     - Не засыпает, - обиженно сказала она, проглотив.