|
Город, который был виден из окна, напитался противной дождевой водой и весь распух. Закат выцветил волшебными красками рваные тучи, и отраженный свет принес эти краски в комнату. Надев поверх майки ветровку, Крыса вышел на улицу. Черный асфальт, тянувшийся дале-ко-далеко, был весь в неподвижных лужах. В городе пахло сумерками после дождя. Стоявшие вдоль реки сосны насквозь промокли; с кончиков их зеленых иголок стекали водяные капли. Побуревшая дождевая вода была теперь в реке и скользила по бетонному дну вниз, по направ-лению к морю. Сумерки подошли к концу – на город надвинулась сырая темнота. Сырость моментально обернулась туманом. Крыса медленно проехался по городу на машине, выставив локоть в открытое окно. Пока-тая дорога, ведущая на запад, исчезала в белом тумане. Доехав до морского берега, Крыса оста-новил машину у мола, откинул спинку кресла и закурил. Береговой песок, бетонные блоки, со-сновая роща – все вымокло до черноты. Сквозь шторы ее окон пробивался теплый желтый свет. На часах – десять минут восьмого. Время, когда люди заканчивают ужин и растворяются в тепле своих комнат. Крыса заложил руки за голову, закрыл глаза и попытался вызвать в памяти обстановку ее квартиры. Он заходил туда всего два раза, поэтому воспоминания были не очень достоверны. Как заходишь, попадаешь в кухню-столовую размером в шесть татами... Оранжевая скатерть, цветочные горшки, четыре стула, пакет апельсинового сока, на столе газета и чайник из нержа-вейки... Все расставлено и разложено очень аккуратно. Нигде ни пятнышка. Что дальше... Даль-ше две маленькие комнаты – но перегородку давно сломали, и получилась одна большая. Там продолговатый письменный стол, накрытый стеклом, а на нем... На нем три глиняные пивные кружки. Один ящик битком набит разными карандашами, линейками, ручками... В другом лежат простые и чернильные резинки, старые квитанции, пресс-папье, клейкая лента, всевозможных цветов скрепки... А еще карандашная точилка и марки. Рядом со столом – видавшая виды чертежная доска и лампа на длинной штанге. Какой на лампе абажур? Кажется, зеленый... А дальше, у стены – кровать. Маленькая кровать из некраше-ного дерева, каких много в Северной Европе. Залезешь на нее вдвоем – она заскрипит, как про-гулочная лодка, взятая в парке напрокат. Туман сгущался с каждой минутой. Морской берег плыл в молочно-белой тьме. Время от времени на дороге показывались желтые огни противотуманных фар и медленно проходили ми-мо. Проникавшая в окно морось вымочила все в машине – сиденья, лобовое стекло, ветровку, сигареты в кармане... Резко взвыли сирены сухогрузов на рейде – так голосят отбившиеся от стада телята. То короткие, то длинные гудки складывались в гаммы, пронзали темноту и улетали в сторону гор. А что там у левой стены? – продолжает вспоминать Крыса. Там книжная полка, маленькая стереосистема, пластинки... Дальше платяной шкаф. Две репродукции Бена Шана. На полке ни-чего интересного. Большей частью книги по архитектуре. Ну, еще по туризму – путеводители, карты, дорожные заметки. Несколько бестселлеров, жизнеописание Моцарта, ноты, разные сло-вари... Есть французский, с надписью на форзаце: награждается такая-то. Пластинки – в основ-ном, Бах, Гайдн, Моцарт. И несколько оставшихся с девичества – Пэт Бун, Бобби Дарин, «Плэт-терз»... Крыса застрял. Что-то оставалось еще. И это было важно. Без этого вся комната зависала, не обретала реальных контуров. Что же там еще? Погоди, сейчас вспомню... Ну да, люстра... и ковер. А что там за люстра? И какого цвета ковер? Не помню, хоть тресни... А если открыть сейчас дверцу, пройти через рощу, постучаться к ней и все узнать про люс-тру и цвет ковра? Господи, какая глупость... Крыса снова откидывается назад и смотрит на море. Над морем повис белый туман, кроме него, ничего не разглядеть. А в глубине тумана с разме-ренностью сердечного ритма вспыхивает и гаснет оранжевый огонь маяка. |
