|
Когда я кидал в нее монету и жал на кнопку «Старт», она та-рахтела, поднимала десять своих мишеней, гасила призовую лампочку, обнуляла все шесть раз-рядов на табло и выставляла на старт первый шарик. Потребовалось бессчетное количество ме-лочи, чтобы ровно через месяц, холодным и дождливым зимним вечером, мне покорился шестой разряд – как последний мешок с песком, выброшенный из корзины аэростата. Я с трудом оторвал от флипперных кнопок дрожащие пальцы, оперся спиной о стену, от-крыл банку ледяного пива – и долго-долго смотрел на шесть цифр: «105220». Это был наш медовый месяц – мой и пинбольной машины. В университете я практически не показывался, а большую часть денег от подработок вкладывал в пинбол. Я методично осваи-вал все приемы – захваты, перепасовки, задержки, удары с лета... Пока я играл, за спиной у меня постоянно толклись зрители. Какие-то перемазанные помадой школьницы вечно терлись о мой локоть мягкими грудями. Когда я перевалил за сто тысяч, пришла настоящая зима. Промерзший игровой зал совсем обезлюдел; я же, закутавшись в байковое пальто и намотав шарф по самые уши, продолжал об-ниматься с пинбольной машиной. Иногда я видел себя в зеркале уборной: осунувшееся лицо, костлявые скулы, обветренная кожа... Отыграв три партии, я откидывался к стене и отдыхал, трясясь от холода и глотая пиво. Последний глоток всегда имел свинцовый привкус. Потом я кидал под ноги окурок и грыз принесенный в кармане хот-дог. Она была прекрасна, моя трехфлипперная... Только я понимал ее – и только она понимала меня. Всякий раз, когда я жал на «старт», она с блаженным урчанием выставляла ноль в шестом разряде и улыбалась мне. Я же с миллиметровой точностью оттягивал плунжер – и выстреливал серебристым сверкающим шариком. Пока шарик угорело носился по игровому полю, моя душа была безгранично свободна – как бывает, когда покуришь качественного гашиша. В голове у меня без всякой связи появлялись и исчезали самые разные мысли. На стекле, покрывавшем игровое поле, возникали и пропадали образы самых разных людей. Как волшеб-ный фонарь, стекло отражало мои мечты – и они мерцали на нем вместе с огоньками буфера и призовой лампочкой. Ты не виноват, качая головой, говорит мне машина. Ты старался, ты сделал все, что мог. Если бы, говорю я. Левый флиппер, тычковый пас, девятая мишень. Я вообще ничего не сделал. Я даже пальцем не шевельнул. А могло бы и получиться, если бы сильно захотел. Человеческие возможности очень ограничены, говорит она. Возможно, отвечаю я. Но еще ничего не кончилось, я еще держусь... Возврат, пуск, ловуш-ка, вброс, отскок, захват, шестая мишень...... призовая игра. «121150». Теперь кончилось, говорит машина. Все кончилось. А в феврале она пропала. Игровой центр снесли, и через месяц на его месте возвели круг-лосуточную пончиковую. Узор на занавесках повторялся на форме официанток, которые разно-сили пересушенные пончики на тарелках – с точно таким же узором. Приехавшие на велосипе-дах старшеклассницы, шофера из ночных смен, работницы баров и одетые не по сезону хиппи пили там кофе с одинаково тоскливым выражением на лицах. Заказав чашку совершенно мерзкого кофе и пончик с корицей, я спросил официантку о судьбе игрового центра. – Игровой центр? – Был здесь совсем недавно... – Не знаю. – Официантка сонно покачала головой. Такой вот у нас город – никто не помнит о событиях месячной давности. С тяжелым сердцем я отправился кружить по городу. Где теперь находилась трехфлиппер-ная «Ракета», не знал никто. И я завязал с пинболом. Когда приходит положенное время, человек перестает играть в пинбол. Только и всего. 16 Дождь, ливший уже несколько дней, в пятницу вечером вдруг прекратился. Город, который был виден из окна, напитался противной дождевой водой и весь распух. |
