|
Ноль потерянно маячил в середине. В первый же день я спросил у них, что эти номера означают. Ничего не означают, – отве-тили они. – Как серийные номера на станках, – сказал я. – Ты о чем? – спросила одна. – О том, что это выглядит так, будто вас целая толпа. Номер 208, номер 209... – Ну, сказал! – фыркнула 209. – Нас только двое родилось, – сказала 208. – Футболки потом появились. – А где вы их взяли? – На открытии супермаркета. Первым покупателям бесплатно давали. – Я была двести девятый покупатель, – сказала 209. – А я двести восьмой, – сказала 208. – Мы тогда салфеток купили три коробки. – Отлично, – сказал я. – Так и поступим. Тебя я буду называть «Двести восьмая». А тебя «Двести девятая». И путаницы не будет. – Ничего не получится, – сказала одна. – Почему? Они молча стащили свои футболки и, поменявшись, натянули снова. – Я Двести Восьмая! – сказала 209. – А я Двести Девятая! – сказала 208. Я лишь вздохнул. И тем не менее, когда мне дозарезу нужно было их идентифицировать, номера сильно вы-ручали. Других способов распознавания у меня просто не было. Кроме этих футболок, они не имели почти никакой одежды. Да и откуда ей было взяться – они ведь просто гуляли, зашли в чужой дом, да так в нем и остались. Именно так и было, разве нет? В начале недели я выдавал им немного денег на всякие расходы – но, кроме самых необхо-димых продуктов, они покупали только кофе и кремовые бисквиты. – Без одежды-то, наверное, плохо? – спрашивал их я. – Нормально, – отвечала 208. – Мы одеждой не интересуемся, – добавляла 209. Раз в неделю они стирали свои футболки в ванной. Читая в постели «Критику чистого ра-зума», я поднимал глаза и видел их за стиркой – они бок о бок стояли голышом на кафельном полу. В такие минуты у меня рождалось полное ощущение, что я не здесь, а где-то совсем дале-ко. Почему – не знаю. Такое чувство стало временами посещать меня с лета прошлого года, ко-гда на трамплине для прыжков в воду я лишился зубной коронки. Когда я возвращался с работы, меня часто встречали две футболки – они развевались в проеме южного окна. При виде их у меня даже наворачивались слезы. Почему вы у меня поселились? до какого времени? которая из вас старшая? сколько вам лет? где вы родились? – ни одного из этих вопросов я им не задавал. Сами они тоже ничего не говорили. Мы втроем пили кофе, гуляли вечерами по полю для гольфа, искали там потерянные мячи-ки, заигрывали друг с другом, лежа в кровати, – и так каждый день. Центральным же номером было чтение газет. Ежедневно я тратил час, чтобы донести до них новости. Их невежество было чудовищным. Они не отличали Бирмы от Австралии. Потребовалось три дня, чтобы растолко-вать им, что Вьетнам разделен на две воюющие части, – и еще четыре, чтобы объяснить, почему Никсон бомбил Ханой. – А ты за кого болеешь? – спросила 208. – В смысле? – За Север или за Юг? – 209. – Ну, как... Даже не знаю. – Почему? – 208. – Так ведь я там не живу, во Вьетнаме-то... Мои объяснения их не убеждали. Да и самого меня тоже. – Они воюют, потому что у них разные точки зрения? – допытывалась 208. – Можно и так сказать. – Получается, что там две противоположные точки зрения, да? – 208. – Ну да. Хотя противоположных точек зрения в мире – примерно полтора миллиона. Или нет, пожалуй, больше. – Выходит, в мире почти никто ни с кем не может подружиться? – 209. |
