Но он не дал молчанию стать тягостным. Пожав плечами, Донлон улыбнулся и, глядя мне прямо в глаза, ответил:

– Что ж, хорошо, рад буду пройти с вами на кухню, Тобин. С остальными я могу поговорить и в другое время.

– Совершенно верно. Пойдемте. – Я снова повернулся и, выйдя из гостиной, направился по коридору на кухню, слыша, как за спиной раздаются его шаги. В гостиной воцарилась гробовая тишина.

У двери на кухню я отошел в сторону и пропустил вперед Донлона, затем последовал за ним и плотно затворил за собой дверь. Эту дверь, пожалуй, закрывали во второй раз за последние пятнадцать лет.

– Присаживайтесь, если хотите, – предложил я. Но ему было не до этого. Он повернул ко мне лицо, теперь вновь холодное и словно окаменевшее.

– Куда вы суетесь, Тобин? Что общего между вами и этими сосунками?

– Это что, допрос? – осведомился я.

– Вы и так уже достаточно наломали дров, – предупредил он. – Не лучше ли держаться в стороне?

– Что за муха вас укусила? – спросил я. – Разве вы не знаете, что Дрисколл сегодня вызывал меня к себе?

Для него это была новость. Его глаза сузились, а опущенные руки сжались в кулаки.

– По какому поводу, Тобин?

– По поводу моего заявления. Оно ему не понравилось, и мне пришлось его изменить.

Он не знал, как меня понимать, и настороженно спросил:

– Как это – изменить? Пришлось пуститься в объяснения.

– Моя родственница Робин Кеннеди сообщила мне, что какой‑то полицейский разговаривал с ее друзьями по поводу нарушений в “Частице Востока”. Они не знали точно, что от них требуется, чтобы исправить положение, и Робин попросила меня переговорить с этим парнем и выяснить, что же им надо сделать.

Настороженность исчезла с его лица, он с облегчением улыбнулся и сказал:

– Так вот в чем дело! Он ведь именно этого хотел, да?

– Во всяком случае, точно такое заявление я ему предоставил.

– И оно его обрадовало?

– Скорее удовлетворило.

– Прекрасно. – Его улыбка стала шире, и он, кивнув, одобрительно заметил:

– Вы очень разумно поступили, Тобин, очень разумно. Не стали без толку мутить воду.

– Я еще помню выучку, – сказал я.

Улыбка исчезла с его лица, сменившись хмурым выражением.

– Мне трудно понять вашу логику, Тобин, – сказал он. – Сначала вы очень благоразумно повели себя с Дрисколлом, а затем сморозили такую глупость.

– Какую?

– Да такую, что устраиваете у себя в гостиной это сборище. От них же только и жди неприятностей, Тобин. Тупицы. Недоросли. Богема недоделанная. Вы что – из них отряд бойскаутов хотите сколотить? Вы же знаете, что это за фрукты, сами небось на таких не раз когда‑то обжигались.

Я знал, что он имеет в виду. Большой город, особенно такой, как Нью‑Йорк, привлекает орды молодых людей, нигде не пустивших корней, покинувших дом в знак идиотского протеста против власти родителей – а скорее всего, как мне кажется, в силу протеста против необходимости думать о своем будущем, – и они, располагая избытком времени и не имея денег, изнывают от скуки и хватаются за все, что подвернется под руку. Будь то наркотики, секс, политические демонстрации или обыкновенная пьяная драка; многие из этих юнцов рано или поздно попадают в поле зрения полиции, а их отношения с копами как две капли воды похожи на отношение к дому и родителям. Полицейский наиболее прямо и непосредственно олицетворяет власть, ту самую, с которой эта молодежь уже находится в состоянии войны.