— Отсылай! Там уже ждут.

— Отсылай, там уже ждут… — обреченно кидает тот.

Обоим еще у Рындина учиться и учиться.

Он ждет, держа в руках обе трубки. Начинает про себя считать. Так обыденней.

— Почки! — голос у компаньона такой, словно его выжали, как мокрое белье, а теперь повесят сушиться на веревку.

Еще полминуты… Минута… Минута и пятнадцать секунд…

— Резервуар готов…

Рындин чувствует, что пульс у него набирает скорость. Такое, наверное, происходит с космонавтами во время взлета.

— Печень… — звучит почти шепот в трубке. Этот сукин сын выводит его из себя своей сопливостью. У Рындина болят мышцы.

Он так и знал: сейчас высморкается. И тот сморкается. Рындину хочется покрыть его отборным матом.

— Селезенка…

От напряженя все сейчас внутри него взорвется. У Рындина начинают дрожать руки, и он двигает ртом, как рыба, попавшая на крючок.

— Дальше сам, — бросает он. — Продолжай…

Он вспотел. Вытирает пот.

Отключает телефоны.

Выходит к секретарю.

На него страшно смотреть. И он тоже может смотреть только в сторону…

Анастасия и Алекс Крончер шли рядом по заснеженной Москве. В столицу пришел мороз. Серебрились от снега крыши, окна расчвечивали цветные абажуры.

Мимо быстрыми шагами пробежали возвращавшиеся с катка девочки фигуристки в рейтузах и курточках с меховыми опушками…

Крончер шел, чуть склонив голову и о чем-то думая.

— Я достану деньги…

— Какие? — не поняла она.

— На операцию…

Она взглянула на него ошарашенно и тревожно. Помолчала, только чуть глуше стал голос.

— Ты — миллионер?

— Нет! — акцент его уже не казался ей таким неприятным, как раньше.

— Твои родители — владельцы крупной кампании?

— Пока нет, — улыбнулся он, и ей показалось, что где — то зажегся фонарик, и все вокруг стало веселей и уютней.

— Где же ты их возьмешь? — слегка придвинулась она к нему и задорно блеснула серыми глазами.

— Продам машину, — сказал он.

Она прикрыла глаза и отвернулась. Затем снова приблизилась к нему.

— Сколько это?

— Ну, — шмыгнул он носом. — Тысяч пятнадцать… — А еще пятнадцпть?

— Возьму ссуду в банке…

Она вдруг схватила его за голову и, глядя на него повлажневшими глазами, отчетливо произнесла:

— Дурак! Но ты милый и добрый дурак…

Он не двигался.

— Почему? — спросил он.

— Потому что… Потому что… Потому что я не больна… десяток метров они прошли молча.

— Ты как будто даже не рад тому, что узнал.

— Что ты?! Просто я плохой полицейский для России… — он вздохнул. Ведь я должен был сам об этом догадаться…

— О том, что я не больна? Почему же?

— Потому, что никакая ты Виктору не сестра…

— Ты знаешь, что ты похож на ежика, Алекс Крончер?

— Теперь буду знать…

— О чем еще ты должен догадаться? — лукаво улыбнулась она.

— Что оба вы — работники милиции. У вас говорят — менты.

Она помолчала, как будто ждала, что он что — то скажет или сделает.

— Скажи, — ты когда-нибудь по своей инициативе целуешь женщин?

— Нет, — ответил он ей на полном серьезе.