Но тетки Виктора не интересовали.

— Хотите чай? — спросил вдруг хозяин квартиры. Чем-то ему нравился этот приехавший на ночь мент, а чем — он объяснить бы не смог.

— Да нет, спасибо!

— Пива? — поинтересовался тот снова.

Отказываться было неловко и Виктор кивнул.

Инвалид подъехал к холодильнику, достал две бутылки, открыл и пододвинул к Виктору стакан, а свой взял в руки.

— Вот так и живем, — вдруг ни с того, ни с сего сказал он. — Хреново, а что поделаешь? Кому — то надо было это делать…

И так как Виктор уставился на него непонимающе, жестко и нервно бросил:

— Это Афганистан…

Виктор сморщился, с силой сжал губы. Представил себя на его месте. Вот здесь, в этой квартире, в инвалидной коляске. С длинной подзорной трубой в руках, разглядывющим чужие окна…

— Сороковая армия?

— Кандагар.

— А меня в Кабуле ранило…

Теперь Виктор не мог вот так просто встать и уйти.

Во рту ощущалась хинная горечь, глаза резало. Он чувствовал, как снова переполняет его волна даже не столько сочувствия, сколько поднимающейся из самой глубины сознания ненависти… К тем, кто это все тогда начал. Закрутил. Всех подставил. Искалечил. Для чего это было все надо? Кому?!

Пейджер Чернышева внезапно включился.

Его просили позвонить в РУОП дежурному.

— Чернышев. Слушаю…

— Завтра в девять быть у заместителя начальника Управле ния…

— В курсе, что там?

— Летит израильский хирург со своим импрессарио. Генерал вызывает тебя вместе с «сестрой»…

Надо было идти.

— Ладно, кореш, — выдавил он из себя. — Если я хоть чем-то могу тебе помочь, быть полезным, — вот тебе мои теле фоны. Этот домашний. А вот в конторе…

День был тяжелый — операционный, который отбирает обычно много нервов и сил.

Перед тем, как уехать домой, профессор Бреннер все равно провел введенный им же обязательный вечерний обход.

Ни с временем, ни с усталостью он никогда не считался, и в свои шестьдесят работал, фактически, на износ.

Он вышел улицу.

Зима в Тель-Авиве стояла мягкая. Это не Иерусалим, снега здесь и раз в пять лет не увидишь. Еще за несколько минут до ливня могут, как ни в чем не бывало, ярко светить звезды.

Бреннер сел в машину, подвел к контролеру автостоянки, шутливо откозырял…

У него были ловкие руки и цепкий взгляд. И тот особый инстинкт, который превращает врача в целителя.

Его побаивались и не только больные, но свои же коллеги тоже. Одни приписывали ему талант, другие гипнотическую силу. Но все это была мистика. На самом деле все решали упорство и тяжкий труд.

Бреннер одним из первых в Израиле перешел на метод перекрестного взаимообмена органами для трансплантации. Зачинателем был еще покойный Дан Шмуэли — блестящий хирург и философ.

Закон разрешал пересадку органов лишь внутри семьи. А что, если близкие родственники нуждающегося в пересадке, не могут стать его донорами из-за биологического несоответ ствия? Оставить без помощи?

Шмуэли нашел выход:

Известно: если пересадка не связана с деньгами и носит альтруистический характер, никто против нее возражать не будет. А коли так — кто-то из близких родственников одного из больных может пожертвовать свою почку другому, а родственник того, в свою очередь, первому. Обе операции при этом следовало производить одновременно…

Сам этот метод, естественно, при всем его стерильном соответствии морали, революции, однако, произвести не мог. Ведь только в Израиле в очереди на пересадку стояли около девятиста человек, и еще по двести прибавлялось к ним каждый год.