Операций же производилось максимум сто сорок.

Но за границей существовали другие правила. И те, у кого было достаточно денег, могли произвести пересадку в любой точке земного шара, где имелся трансплантируемый орган, соответствующая клиника и достаточный уровень сердечной хирургии.

Этим-то как раз ему и предстояло скоро заняться в Эстонии.

Нельзя сказать, чтобы это не вызывало у него угрызений совести. Ведь он закрывал глаза на весьма щекотливое обстоятельство: не знал и знать не хотел, откуда берутся трансплантанты? Его, как врача, интересовало только одно: он может и должен спасать человеческие жизни.

Правда, полезное при этом сочеталось с приятным. После каждой такой операции он клал в карман приличную сумму…

Все брали на себя какие — то посторонние люди, с которыми он ни разу даже не встретился.

Впрочем, он предпочитал об этом не думать. Зато после Эстонии его ждала интересная поездка на научную конференцию в Сидней, где он должен был сделать доклад о методе перекрестного взаимообмена.

Бреннер припарковал машину рядом с виллой.

В ней было три этажа, но она спускалась вниз по склону, и на уровне улицы оставались лишь крыша и первый этаж.

Жена ждала его.

Женат Бреннер был в третий раз: сейчас — на своей медсестре, которая была моложе его на тридцать лет. Взрослые дети его разлетелись по свету, жили своей жизнью.

— Офра, — бросил он жене, тщательно моя руки, — хочешь слетать в Эстонию?

Та чмокнула его в реденькую, с розоватыми просветами кожи шевелюру.

— Лучше бы куда-нибудь в другое место. А что с Австралией?

— Через месяц, — зевнул он.

Когда в двери прозвенел звонок, он пошел открывать сам.

— Могу?

В двери лучился улыбкой «посредник» или как тот себя с улыбкой величал «импрессарио». Некто Панадис. Врач откуда — то из Баку, довольно шустрый и неутомимо говорливый, он все устраивал, все утрясал, улаживал и повсюду расплачивался наличными. Тем не менее всякий раз, когда он видел его, Бреннер ощущал наплыв брезгливости.

— Как вы? Как здоровье Офры?

Панадис нашел его еще днем в больнице. Бреннеру с пульта позвонила старшая сестра:

— Вас тут спрашивает по — английски какой — то человек с сильным акцентом. — У него странная фамилия.

Бреннер взял трубку.

— Маэстро? Это я — ваш верный поклонник и импрессарио.

В его восточной лести Бренеру чудилась тонкая насмешка. А может, ему только казалось?

— Скоро концерт, — мелко рассмеялся тот. — Срочные гастроли…

— Что это означает? — сухо и даже раздраженно спросил Бренер.

— Заскочу к вам домой и все объясню…

Бреннеру хотелось возразить: пожалуйста, не надо! Но он почему-то не стал это делать.

Его неприязнь и брезгливость по отношению к этому человеку были пронизаны легким налетом опасения. Бреннер не решился бы грубо оборвать его и попросить больше не появляться на его горизонте.

Что-то было в болтливом бакинце такое, что настраживало — какая-то невидимая метка, которую, между тем, нельзя не заметить.

Перед обедом было совещание у директора больницы, и Бреннер забыл о нем.

И вот…

— Маэстро! — вычурно стелился вкрадчивый голос гостя, — Я счастлив: мы летим вместе. Вы — настоящая мировая величина, и для меня это большая честь. Надеюсь, я вам не помешал?…

Бреннеру хотелось послать его к черту: конечно, помешал…

Но вместо этого он буркнул:

— Нет — нет, что вы…

Панадис — упитанный сорокалетний мужчина с узкой полоской усов на круглой и мучнистой физиономии- оказался большим любителем женского пола: каждую встречную он провожал долгим оценивающим взглядом.