В 2016 м в США уже сняли фильм об этом марафоне. Называется «День патриота», и главную роль в нем играет Марк Уолберг.

>>> 

Когда у меня был готов черновик, я собрал, скажем так, небольшую фокус группу, нескольких друзей, и тезисно пересказал им все темы, которые собираюсь затронуть на лекции, – я репетировал и смотрел, как они реагируют.

И это тоже было неприятным открытием, потому что когда я рассказал про сериал «Холокост», который по сути перепрограммировал Германию, люди сказали: вау, вот это история, класс. Потом я перешел к истории про Едвабне и Яна Гросса, и люди тоже реагировали на это одинаково – они были возмущены, на их лицах благородное негодование; потом я рассказал им об 11 сентября, о Доне Делилло, и эти истории уже не вызвали такого энтузиазма и удивления, и очень легко объяснить почему.

Об 11 сентября написано, снято и спето так много, что эта трагедия уже стала частью культуры, не только американской, но и мировой. Известны все имена, все возможные данные находятся в открытом доступе. Есть огромные статьи о людях, которые погибли там. Есть книги, есть с десяток фильмов.

А потом я перехожу к последней части лекции. И начинаю рассказывать про Беслан. На этом месте один мой друг, который все это слушает, чуть чуть меняется в лице – по нескольким причинам: во первых, он ничего об этом не знает, не знает даже, когда это было, многие из тех, кого я опрашивал, даже не могут вспомнить дату, хотя, казалось бы, тут интуитивно можно угадать – в какой день удобней всего захватывать школу?

Рассказывая о Беслане, я начинаю вдаваться в страшные подробности: о том, что мужчин почти сразу начали расстреливать, и для этого их отводили в кабинет литературы и стреляли в них под портретом Маяковского. Примерно на этом месте некоторые из моих друзей начинали ерзать в креслах и перебивали меня: одна моя подруга сказала, что это звучит слишком нереалистично и литературно – расстреливать людей под портретом Маяковского.

Никто не подвергал сомнению мои истории о сериале «Холокост» с Мэрил Стрип, никто не подвергал сомнению мою историю о Яне Гроссе, ни у кого даже мысли не возникало перебить меня, когда я рассказывал об 11 сентября.

Но как только я начал рассказывать об ужасах Беслана, люди реагировали на это болезненно. Точно так же поляки реагировали на книгу Яна Гросса «Соседи», они не могли это принять, они начинали искать подвох в моих словах.

Почему такое происходит?

Потому что эта трагедия не проработана нашей культурой. Она замылена. Никто в России, кроме специалистов либо журналистов, никто ничего практически не знает ни о Беслане, ни о «Норд Осте». Никто не знает, что за мюзикл «Норд Ост», по какой книге его поставили.

Две эти трагедии – это колоссальный культурный материал, и он лежит нетронутый уже пятнадцать лет.

Сколько фильмов снято об этом? Ни одного.

Сколько книг написано? Ни одной. Или скажем так: ни одной хорошей.

Сколько людей погибло? Почти никто не помнит. Хотя информация есть в свободном доступе.

Если отвлеченно взглянуть на две культуры – американскую и русскую – то мы увидим такую закономерность. Американская культура реагирует почти мгновенно, русская реагирует с очень сильной задержкой – в среднем лет двадцать, иногда, очень часто, даже больше – лет пятьдесят. Наша культура начинает тянуться к трагедиям только после того, как сменяется власть.

И это мне кажется очень большой проблемой. Потому что культура питается историями. Культурный ландшафт, он в принципе нужен для того, чтобы осмыслить, упорядочить движение истории.

Почему книжка Джонатана Сафрана Фоера «Жутко громко и запредельно близко» так важна для американской культуры? Она ведь как раз об этом – о человеке, который пытается придать смысл трагедии, пытается убедить себя, что все это было не напрасно, что все это можно как то искупить.