|
От шестнадцати до пятидесяти франков штрафа и от шести дней до двух месяцев тюремного заключения. Статья триста шестьдесят восьмая Уголовного кодекса. Она горда собой. Она даже не способна поджать губы, дрожь которых выдает эту гордость. - Я не знала, что у этого человека есть дочь и он видится с ней. Что до моего мужа, то не все ли ему равно, где лежать - на кладбище или... - Замолчите, несчастная! - кричит г-жа Бирон, не в силах больше сдерживаться. - Разве вам не понятно, что вы - чудовище, что ни одна женщина, ни одно создание божие никогда не произносило таких кощунственных слов! Как подумаю, что мой бедный Октав... Господин комиссар, я больше не могу, я задыхаюсь. Действительно, у старушки ни кровинки в лице, на верхней губе проступили капли пота. Мегрэ распахивает окно. Зеленая штора вздувается, ветер овевает лица, и в тишину гостиной врывается грохот грозы. - Что теперь, Мегрэ? - осведомляется заинтересованный следователь. Ему кажется, что комиссар утратил обычную уверенность в себе. Но Мегрэ, неторопливо затянувшись дымом, встает перед г-жой Ле Клоаген, монументальный, грозный, с лицом как из камня. - Верно, сударыня, правосудие почти бессильно против вас. И тем не менее скажу, что впервые за все годы службы вижу корыстолюбие, доведенное до такой степени и толкающее на такие низости. Мне, пожалуй, было бы приятней, если бы в приступе гнева вы убили Ле Клоагена... Крик за его спиной. Г-жа Бирон окончательно сбита с толку. - Простите, сударыня. Есть вещи, которые должны быть сказаны... Следователь только что упомянул о бедной женщине, убитой на улице Коленкура при загадочных обстоятельствах. Так вот, госпоже Ле Клоаген достаточно сказать одно слово, чтобы все разом прояснилось и мы через несколько минут схватили преступника. Разве я ошибаюсь, сударыня? Она мерит его взглядом. Секунду колеблется, потом черты ее каменеют - если это возможно - еще больше, и она отрезает: - Нет. - Мы слушаем вас. - Я ничего не скажу, слышите? Внезапно она преображается, срывается с тормозов, становится форменной фурией. - Никогда, слышите? Я ничего не скажу, потому что больше всего на свете ненавижу вас, да, вас, комиссар Мегрэ. Ненавижу с тех пор, как вы переступили порог этой квартиры и взглянули на меня. Ненавижу! И ничего вам не скажу. Ничего вы не раскопаете. Ладно, я втсижу свои два месяца, но вы, вы... - Кому вы передали двести тысяч франков? - Не скажу. - Она спохватывается, но поздно. - Какие двести тысяч? - Те, что получили в субботу из банка. Она молчит. - Где вы были в воскресенье между десятью утра и четырьмя часами дня? Она со свирепой усмешкой мерит Мегрэ взглядом. Комиссар сознает, что она не хвастается, - подобная особа будет молчать так, что никакой допрос не вырвет у нее ни слова. - Господин следователь, благоволите подписать постановление об аресте этой женщины и ее дочери. - Моей дочери? При чем тут моя дочь? Вы же знаете, господин следователь, что не имеете на это права. Я не убивала: комиссар и тот с этим согласен. Когда я тайно схоронила мужа, а это единственное, что можно мне вменить, моя дочь не достигла еще совершеннолетия. Она была ребенком, и, повторяю, вы не имеете права... Трагедия и фарс чередуются ежеминутно, ежесекундно. Перед собравшимися - самка, решившая защищаться зубами и когтями. |
