|
Несмотря на грозу, ночь теплая, и все полукруглые окна большой пивной на бульваре Клиши открыты. На террасе, у самого входа в пивную, сидят двое мужчин. С одной стороны - залитый жарким светом зал, суета официантов, оживленные группы ужинающих; с другой-пустые столики под провисшим от воды тентом, две девицы перед пустыми рюмками и нескончаемый дождь, которым сменился недавний ливень. А дальше зона тьмы, где по мокрому асфальту, как конькобежцы, скользят такси, площадь Бланш с ее неоновыми вывесками и яркий отблеск безостановочно вращающихся крыльев "Мулен-Руж" <"Мулен-Руж" ("Красная мельница") - знаменитый кафешантан в Париже.>. Чередование дождя и свежего ветерка, кончающегося лета и парижской осени... Двое мужчин доели луковый суп с гренками, официант ставит перед ними солидные порции сосисок с кислой капустой и новые кружки с пивом. Откуда-то доносятся обрывки музыки. Старик наслаждается каждым глотком, каждым запахом, каждой секундой этого неповторимого часа и, поднимая глаза на комиссара, всякий раз делает это с извиняющимся видом. Полночь. Когда Люкас сажал обеих женщин в такси, Мегрэ потянул его за рукав: - Куда ты с ними собрался, дуралей? - В предвариловку. Вы же сами сказали, шеф. - Вези их к нам и постереги вместе с Жанвье, пока я не вернусь. Лишь поэтому дамы не угодили в общество проституток, которых подвозят полицейские фургоны после облав. Сейчас они сидят в одном из пустых кабинетов на Набережной, и обе, держась на стуле прямо, как в гостиной, стараются не проронить ни слова. Только губы Антуанетты Ле Клоаген вздрагивают, как у нищенки в тени церковной колонны, - это она повторяет про себя речь, которую вскоре произнесет при своем адвокате. Старенькая г-жа Бирон вернулась на такси к своему канонику в сопровождении комиссара, которому призналась: - Не понимаю, как создание божие может совершать такое! Оставался старик, и комиссар повел его поесть на бульвар Клиши, где луковый суп и сосиски с кислой капустой привели несчастного буквально в экстаз. - Они вас плохо кормили? - Под предлогом, что я не умею вести себя за столом, жратву мне носили в комнату. Ровно столько, чтобы не сдохнуть с голоду. У меня постоянно сосало под ложечкой. Дочка - та была добрей: нет-нет да и сунет тайком что-нибудь. - Почему вы от них не ушли? Взгляд, брошенный беднягой на Мегрэ, достаточно красноречив. Так смотрят люди, которых всю жизнь запугивали и которым недоступна даже мысль о сопротивлении своим палачам. - Вы ее не знаете! Она обходилась со мной так, что бывали вечера, когда мне казалось - сейчас она меня побьет. Она твердила, что если я ее предам, она не побоится прикончить меня. А я помню, как в тот день в Сен-Рафаэле эта баба заставила меня замуровать тело. Она работала со мной в подвале почище любого мужчины. Труп со мной тащила, словно какой-нибудь куль. - Кто убил вашу дочь, Пикар? Мегрэ дал старику разделаться с кислой капустой и лишь потом, поглядывая на огни бульвара и вертящийся отблеск мельничных крыльев, самым непринужденным тоном задал свой вопрос. - Клянусь, господин комиссар, не она. Кто - не знаю. Если бы знал... Голос у него садится. Старик словно сожалеет, что такой замечательный час в его жизни отравлен воспоминаниями о трагедии. - Однажды Мари мне сказала... Я-то всегда звал ее Мари. Жанной она была для клиентов. |
