– Что у тебя новенького? Устроился на работу? Поступил учиться?

Парень смерил наивного отчима пренебрежительным взглядом. Кто же в наше время откровенничает по поводу «новенького»? Разве – придурки из старой гвардии комсомольцев или зачуханные старички, не забывшие подвиги боевой юности.

– В норме… Мама послала поздравить вас с юбилеем. Ну, и я… тоже.

Пасынок на удивление трезвый, поэтому разговаривает миролюбиво, без гнусных подзаборных словечек и грязных намеков. По тюремной привычке руки держит за спиной. Три года в заключении – не шутка, в память внедряются на всю жизнь.

– Спасибо… Как мама?

Артист! Наклонил голову, вытер носовым платком, якобы, повлажневшие глаза. Поверить ему может только наивный человек, который не присутствовал при многочисленных семейных скандалах. Однажды, добропорядочный сын умудрился обозвать заботливую мамашу «сукой, которая его пасет». Причем, в нормальном состоянии, без алкогольного доппинга.

– Плохо… Часто плачет, жалуется на боли в сердце, – помолчал и вдруг выбросил острый вопросик. – Павел Игнатьевич, вы не думаете возвратиться к маме?

Отзвуком сердечной боли жены кольнуло у меня в груди. Эх, если бы не сидящий передо мной негодяй, с какой радостью бросил бы я купленную комнату и помчался в Москву, обгоняя автобусы и электрички. Прожитые вместе пять лет, без скандалов и семейных разборок, не вытравить. Если даже супруги расстались, раз"ехались в разные стороны.

Но паскудная память тут же нарисовала картинку последнего общения с Виталием. Суженные пьяные глаза, брызги слюны изо рта, бросаемые мне в лицо черные матюги, мелькание крепких кулаков.

Ну, нет, дорога в рай наглухо перекрыта!

– Пока не думал над этим, – уклончиво вымолвил я, зная, что наш разговор будет во всех подробностях передан Маше. В соответствующей интерпретации. Лучше не растравлять ее рану фальшивой надеждой. – Время покажет… Работаешь? – снова ударил я в одно и тоже место.

В ответ – артистическая гримаса. На этот раз низко склоненная голова гордо вздернута.

– Пусть быдло работает – у него две извилины в башке. Меньше чем за два лимона баксов зад от стула не оторву.

– Ну, ну, – покачал я головой. Понимал – переубеждать бездельника все равно, что пытаться кулаком вбить в стену гвоздь. – Значит, на материнском иждивении?

– Значит, – передразнил меня пасынок со зловещей улыбкой. Дескать, поговори еще – получишь. – А вы пишете?

– Пишу.

– И много монет загребаете?

– На жизнь хватает. Когда не хватит, пойду вагоны разгружать, тротуары мести – тунеядцем не буду.

Все же не выдержал – высказался. Не полностью, конечно, кое что приберег для следующей встречи. Ежели пасынка снова не упекут за решетку. Странно, но Виталий воспринял небольшой воспитательный монолог довольно спокойно. Поднялся со стула, походил по комнате. Остановился возле книжных полок, прощелся пальцами по корешкам. Будто пересчитал.

Я настолько изучил пасынка – заранее знал, что он скажет через несколько минут. Досконально, до тонкостей. Поэтому следующая фраза не оказалась неожиданной. Даже с учетом подавленной обиды.

– Павел Евгеньевич, у меня – просьба…

Сейчас последует фраза о временных финансовых трудностях, завершится она трагической просьбой ссудить небольшую сумму. В основном, для приобретении лекарств для больной матери. Или – теплой обуви на зиму. Опять же не для него – ему, дескать, ничего не нужно…

Почти угадал. Но просьба прозвучала настолько истерично, что я невольно вздрогнул.

– Меня убьют!… Понимаете, убьют!… Они ожидают возле вашего под"езда… Не вынесу пятьсот баксов – кранты… Мама не переживет моей гибели!… Ну, что для вас полкуска баксов! Заработаю, украду – верну!

– Успокойся, – подал я парню стакан с водой.