– Меня убьют!… Понимаете, убьют!… Они ожидают возле вашего под"езда… Не вынесу пятьсот баксов – кранты… Мама не переживет моей гибели!… Ну, что для вас полкуска баксов! Заработаю, украду – верну!

– Успокойся, – подал я парню стакан с водой. Он впился в его край губами, зубы задребезжали по стеклу. – Об"ясни толком, кто тебя ожидает и почему ты должен платить этим людям?

– Это неважно, главное – откупиться… Павел Игнатьевич, если вы меня не спасете – всю жизнь будете каяться. Совесть замучает… Взял бы у мамы – она восемь месяцев не получает зарплаты… Один выход – вы… Прошу…

Врет, конечно, играет заранее отрепетированную роль. Но передо мной сейчас – не негодяй и пропойца, а родной сын моей жены. Пусть жены бывшей, но сколько мы прожили вместе! И надо честно признаться – счастливо прожили. Не считая последних двух лет, после выхода Витальки из очередного заключения.

В конце концов, не мы – для денег, а деньги – для нас. Мерзавец прав: случись с ним беда, совесть меня замучает. Вдруг он не лжет, его, действительно, подстерегают бандиты? Неважно за что, проигрался в карты, сдал кого нибудь ментам. Ведь не полный же он подлец, чтобы так мерзко играть на душевных струнах по сути постороннего человека?

Несмотря на самую настоящую ненависть, которую я испытывал к виновнику развала семьи, обиду за незаслуженные оскорбления, я был уверен: какие то гены доброты и совести он все же унаследовал от матери.

Знал ведь, знал, что деньги предназначены либо на пропой, либо на проституток, что меня просто шантажируют, но отказать сыну Машеньки был не в силах.

Молча поднялся, запустил руку за книги, достал старый бумажник.

– Держи.

– Не думайте – я верну… через неделю верну… или через месяц, – забормотал Виталий, засовывая сотенные купюры в карман джинсов. – Мне должны отдать…

Я промолчал. Пасынок славится удивительной забывчивостью. Трудно сосчитать сколько раз он «занимал» у меня деньги и сколько раз забывал их отдать. Вначале я напоминал – жили мы с Машенькой трудно, каждый рубль высчитывали. Потом понял – бесполезно. Виталий попросту забывает о своих долгах, считает, что все окружающие – родные, знакомые, приятели – обязаны содержать его. Ибо все они – быдло, предназначенные кормить и холить барина.

Я ожидал, что получив деньги Виталий уйдет. А он не ушел, мало того, об"явил о мучающей его жажде: не прочь попить чайку. Если, конечно, у непьющего отчима нет более крепкого напитка. С учетом юбилейного праздника.

Естественно, я умолчал о припрятанной бутылке мартини. Узнает – не уйдет до тех пор, пока ее не вылакает. Мне показалось странным неожиданное желание пасынка почаевничать. Да еще с кем? С падлой, вонючим собачьим дерьмом, грязным фрайером.

Я припомнил все мерзкие «звания», которыми наградил меня Виталий. Не для того, чтобы докрасна раскалиться праведным гневом. Оправдать себя в собственных глазах. Пришел сын жены поздравить с юбилеем, по всем писанным и неписанным законам гостеприимства виновник торжества должен выставить соответствующее угощение. В данном случае – хотя бы бутерброды.

Заставив себя успокоиться, я поставил на плитку чайник, достал из шкафчика печенье, булочки, конфеты. Будто принимал не мужика – дамочку. Ту же Надин.

– Не надоела вам холостая жизнь?

Виталий упрямо гнул свою линию. Видимо, выполнял маменькино поручение. Я отмалчивался. Мои отношения с бывщей женой касается только нас, даже ее сын не должен иметь к ним доступа.

– Я уже сказал: пока не надоела.

Двухминутное молчание. Стук ложечек в чашках. Обмен непонимающими взглядами.