|
Вот тогда то они сняли меблированную квартиру в верхней части города. Обои в цветочках, громоздкая мебель, скрипучая кровать. Зато их соблазнила эта тихая улочка, где, по словам хозяйки госпожи Данс, не пробежит и кошка. Правда, госпожа Данс забыла добавить, что первый этаж был занят молочной и поэтому тяжелый запах сыра царил во всем доме. Не сказала она и о том, что дверь молочной снабжена была не звонком или колокольчиком, а каким то хитрым аппаратом из металлических трубок, который всякий раз – стоило открыть дверь – издавал протяжно унылый перезвон. Мегрэ узнал об этом только сейчас, когда днем остался дома. – Сколько? Тридцать восемь и пять? – Сейчас у тебя тридцать восемь и восемь… – А вечером будет тридцать девять. Мегрэ был в ярости. Он злился всякий раз, когда болел, и сейчас мрачно посматривал на госпожу Мегрэ: ведь она ни за что не выйдет из комнаты, а ему так хотелось бы выкурить трубочку. Дождь все лил и лил, мелкий, моросящий дождь, что тихо и тоскливо стучит в окошко, создавая впечатление, будто живешь в каком то аквариуме. Лампочка без абажура, висящая на длинном шнуре, заливала комнату ярким светом. И нетрудно было представить себе бесконечные пустынные улицы, освещенные окна домов, людей, метавшихся из угла в угол, словно рыбки в аквариумах. – Ты сейчас выпьешь еще чашку отвара… Это, вероятно, была уже десятая, считая с полудня. Теперь ему снова нужно было хорошенько пропотеть, чтобы простыни превратились чуть ли не в компресс. Он подхватил грипп в то холодное утро, когда ждал Жюстена у школы, а может тогда, когда блуждал по улицам. Вернувшись в десятом часу в свой кабинет и машинально помешивая угли в камине, он почувствовал озноб. Затем бросило в жар. Брови покалывало. Поглядев на себя в огрызок зеркала, висевший в туалете, он увидел перед собой большие блестящие глаза. Да и трубка не имела обычного вкуса, а это было плохим признаком. – Скажите, Бессон, вы могли бы продолжить следствие по делу певчего, если я случайно не приду после полудня? И Бессон, воображающий, что он хитрее других, ответил: – Неужели, шеф, вы думаете, что можно всерьез говорить о каком то деле певчего? Да хороший следователь давным давно поставил бы на нем точку! – И тем не менее вы будете наблюдать за улицей Святой Катерины. Поручите это своим агентам, ну хотя бы Валлену… – На тот случай, если труп вдруг объявится прямо перед домом судьи? Мегрэ чувствовал себя скверно, спорить не стал и с трудом отдал последние распоряжения. – Составьте для меня список обитателей этой улицы. Это нетрудно сделать… улица не длинная. – Допрашивать опять мальчишку? – Нет… …И вот сейчас его снова окатила горячая волна. Он чувствовал, как по телу бегут капли пота; есть не хотелось, клонило ко сну, но заснуть мешал бесконечный раздражающий перезвон медных трубок в молочной. Он был в отчаянии: разве можно сейчас болеть! Раздражало и то, что госпожа Мегрэ неотступно стерегла его, не разрешая выкурить трубку. Хоть бы на минутку сходила в аптеку за лекарствами! Но она, конечно, уже запаслась всем необходимым. Да, он был в отчаянии и все же иногда, закрывая глаза, чуть ли не с наслаждением испытывал какую то необычную легкость и, забывая о грузе лет, предавался давним ощущениям, пережитым когда то в детстве. И будто вновь видел юного Жюстена, его бледное, но решительное лицо. Все возникающие перед ним образы – расплывчатые и нечеткие – не были связаны с повседневными делами и, однако, чем то настойчиво напоминали о настоящем. Странно, но он мог бы, например, описать почти в точности комнату Жюстена, хотя никогда ее и не видел, – железную кровать, будильник на ночном столике. |
