Кажется, что первое время Эдди считал меня потрясающей и перестал мною интересоваться только после рождения Джо. Налетал на меня по-прежнему, но, хорошо мне или нет, его уже не интересовало. Делал, что хотел, кончал и останавливался. Однажды просто лежала и наблюдала, как он пыхтит, а тут он и говорит:

— Ну, сметана и персики заканчиваются в любой банке.

— Точно, — отвечаю. — Когда все съедено, остается грязная посуда.

Вообще-то, похоже, что Эдди женился на мне только назло Джонни и Гиду.

Гид был не таким. Считал, что я чиста и невинна, а он сам мерзок. Чуть не спятил, когда узнал, что он у меня не первый. Не верил, что секс — правильное дело. Как бы я ни старалась, он уходил из моей спальни, не стыдясь самого себя, раз пять, не больше. Нужно было с ним быть очень осторожной, чтобы он вдруг не подпрыгнул, как от электрошока. Но чутче, чем он, мужчины нет, и я нужна ему была на самом деле. Только не доходило до него, что я хочу, чтоб ему было хорошо, потому что люблю: умом он понимал, а нутро бунтовало.

Вот старина Джонни понимал все. Таланта чувствовать радость у него куда больше, чем у Гида и Эми, сложенных вместе. После объятий он поглаживал меня по плечу и проваливался в сон, спать мог неделями, и мне это нравилось. Что такое хорошо, а что такое плохо — вопрос для него праздный, он редко посещал его голову.

Всегда жалела, что мало знала отца Гида. Он помог бы разобраться в тысяче вещей, и я не тратила бы на эту науку столько лет. Никогда не встречала такого высоконравственного человека. Гид все стонет, что отцовская высота для него недоступна.

Небольшой разговор с мистером Фраем случился месяца за три или четыре до его смерти, когда его уже мучили боли. Иногда я приезжала приготовить им ужин: они жили по-холостяцки, и я их жалела. Пока Гид обихаживал скотину, мы с мистером Фраем сидели за кухонным столом. Побаивалась его, хоть и чувствовала, что нравлюсь ему.

— Делать нечего, — говорит он. — Кто-то берет, а кто-то отдает. Мало таких, чтоб умели и то и другое. Я всегда брал и хорошо выбирал, что брать. Это тоже важно.

— Да что вы, мистер Фрай, — говорю. — Только подумайте, как много вы дали Гиду.

— Ну да, ранчо неплохое, — говорит он. — Но он слишком молод, чтобы его оценить. На мои советы ему наплевать. Лепешки пахнут вкусно, — добавляет он. — Не будем дожидаться Гида?

Он намазал себе маслом четыре лепешки. А я думала о его словах.

— Наверное, я никогда ничего не достигну, — говорю.

— Ерунда, — говорит он. — Ты способна сорвать миллионный куш, если захочешь. Но ты будешь всегда жалеть мерзавцев, которые того не стоят, и тратить на них все силы. И ничего путного от них не дождешься. Хорошо, что вы с Гидом никогда не поженитесь. Ты бы утопила его в сиропе, и всю жизнь он бы лодырничал. Горе заставляет мужчину работать.

Смутилась, а он ел лепешки.

— Но готовишь ты хорошо, — говорит он и смотрит на меня. Такой острый, долгий взгляд. Сотни раз потом я вспоминала этот взгляд, когда Гид или Джимми смотрели на меня через стол: оба унаследовали его глаза.

— Будь я лет на десять помоложе, отвалил бы за тебя пару миллионов, — говорит он.