7

На консервы, которым от роду было лет десять или того больше, наткнулась, когда наводила порядок в погребе в конце августа. Некоторые банки закатывались еще тогда, когда мальчики были совсем маленькими и жили мы по-настоящему бедно. Казалось, нужно накопить как можно больше еды на случай суровой зимы. Съесть их мы были не в силах, а с каждой зимой их набиралось все больше и больше. Наверное, половина уже стала совершенно негодной. Теперь я совсем одна, и что же мне с этим добром делать? Подозрительные банки выкинула, а те, что посвежее, стащила в коптильню, чтобы потом Джонни отвез бы их в Талию и раздал нищим.

То, что осталось, составила на пол, чтобы протереть полки. Работать даже в прохладном погребе было жарко и пыльно. Сделав половину работы, поднялась наверх, чтобы попить, и обнаружила Гида. Он топтался посреди двора, поджидая меня, и казался почему-то страшно напряженным.

— Привет, — сказала я. — Давно загораешь?

После получения известия о Джимми он приехал только второй раз.

— Пару минут, — сказал он. — Ты работаешь?

— Прибираю в погребе, — сказала я. — Останешься пообедать?

— Скорее нет, — сказал он. — Мне просто нужно с тобой переговорить.

Понятно. Сразу стало ясно, что ему только так кажется. А зачем приехал, видно даже невооруженным глазом, раз он так взвинчен. Жаль, что я такая пыльная и вспотевшая.

— Ну, заходи, — сказала я. — Приготовлю чай со льдом, пока будем разговаривать.

Не собиралась я давать ему чаю. Слишком хорошо его знала. Если позволить ему говорить, когда говорить не хочется, то он застесняется, застыдится, и все будет испорчено прежде, чем он меня коснется. До постели он не должен раскрывать рта. Когда мне удавалось его расковать, он обожал постель. Ему нравилось это не меньше, чем Эдди, может быть, даже больше, только расслаблялся он очень редко.

Шла на кухню, он — следом. Обернулась, он налетел на меня и поцеловал, не задумываясь. Ага, подцепила на этот раз. Лучше бы ополоснуться, смыть пыль, но, в конце концов, не так уж и важно. Главное, Гид расслабился, если он скован, то и я скована.

После ненадолго уснула, — такое случалось редко, — а проснулась оттого, что он протирал мне лицо и шею тряпкой.

— У тебя пыль на веках, — сказал он. — Я не хотел тебя будить.

— Я вся в поту, — сказала я. — Принесу чай со льдом, он уже готов.

Когда вернулась с двумя стаканами в спальню, он по-прежнему сидел с тряпкой в руке, но уже успел натянуть штаны.

Был он очень грустен. Почему? Я-то счастлива. Протянула ему стакан и залезла в постель.

— Что случилось, милый?

Он кинул тряпку на тумбочку и долго молчал. Потом сжал мою щиколотку.

— Я думал о тебе, — сказал он. — Похоже, я по-прежнему от тебя без ума, хоть и прошло столько лет. А приехал я сказать тебе, что больше я этого делать не буду. Наверное, мне грустно потому, что сегодня был наш последний раз.

— Еще чего, — сказала я.

Улыбалась, а в животе заныло. Хотелось схватить его и крепко держать. Никогда он ничего похожего не говорил, а как только сказал, я поняла, что это всерьез и что он будет крепко держаться сказанного. Нужно было молчать: чем больше наговорю, тем больше мы будем отдаляться друг от друга. Но ведь любила его, и потому бросилась в бой.

— Даже мысль об этом меня убивает, — говорил он. — Но так нужно, Молли.

Я помолчала, а потом сказала:

— Гид, конечно, не мое это дело, но очень любопытно, так чего же мне не спросить: вы с Мейбл когда-нибудь этим занимаетесь?

Рот его дернулся.