— Ну не знаю, — сказала я. — Я-то кое-кого из-за тебя убила бы. Смотря кого, но так, немного, не больше двух.

Ему стало легче. Наверное, понял, что я не вру.

Мысли о Гиде меня не покидали, нужно было выговориться.

— Джонни, — спросила я, что ты думаешь о том, чем мы с тобой занимаемся? Хорошо это или плохо?

— Мне хорошо, — сказал он. — А судить об этом, будто я — не я, не собираюсь.

Такого ответа мне было мало.

— Не волнуйся, — сказал он. — Пусть Гид об этом думает. А тебе зачем забивать этим голову?

— Я и с ним тоже этим занималась, ты ведь знаешь, — сказала я. — Это плохо, что я все эти годы была с вами обоими?

— Чего плохого? — ответил он. — Гид сдвинут на тебе еще сильнее моего. Но он чокнутый, и сам с собой воюет.

— Мы с тобой, в конце концов, вырастили сына, — продолжал он. — Хорошего сына. С Гидом тебе в этом смысле не повезло, но такова жизнь. Так уж звезды для Джима сошлись, ничего не поделаешь. Я еще бессонницей от стыда никогда не мучился, надеюсь, и не буду.

— Ты прав, — сказала я. — В каком-то смысле. До последнего времени я тоже этим не мучилась. Вот если бы только Гид с нами согласился.

— Ну, тогда бы он перестал быть Гидом, — сказал он. — Кто-то должен решать, что хорошо, а что плохо.

Что бы Джонни ни говорил, как бы ни был прав, Гида мне всегда будет не хватать.

Около девяти вечера проснулась. Джонни натягивал сапоги.

— Ты разве не остаешься на ночь? — спросила я.

— Глупость, — сказал он. — Забыл дойных коров в стойле. Если их не выпустить, Бог ведает, что они там натворят. Ужас, как уходить неохота.

— Если так, то давай, — сказала я.

Встала, надела ночную рубашку и с фонарем проводила его до пикапа.

— Ты и помрешь босиком, — сказал он.

Одевался он наспех: один рукав остался не застегнутым, и я задержала его, чтобы застегнуть ему манжет.

— Если сможешь, возвращайся, — сказала я. — Тем более, раз я разобралась, кто ты есть.

— Не волнуйся, — ответил он. — Ты даже не успеешь заметить, что я живу не здесь.

Ночь была нежная, теплая. Вернулась на крыльцо и уселась на качели прямо, как была, в ночной рубашке. Спать не очень хотелось. Откуда-то со стороны Бугра долетел лай койота. Стояло полнолуние, и я смотрела, как огромная, старая золотая луна поднимается над пастбищами. Волосы мои распустились, расчески с собой не было, а идти в дом не хотелось. Пока я так сидела, передо мной, отплывая от луны, стали возникать мои мужчины, они плыли над пастбищами, по двору и крыльцу. Папа и Эдди, они были пьяны, от них разило виски. Отвернутое лицо Джимми. Может быть, он думал о школе. Смеялся Джо, и лениво чему-то ухмылялся Джонни. А Гид глядел прямо на меня, и было видно, что он жалеет о том, что не может запустить руки мне в волосы.

III

ОТПУСТИ МОИХ КОНЕЙ НА ВОЛЮ

1

Только я опустил столб в яму и начал уминать черенком лопаты землю, как вдруг заметил, что Гид засеменил к машине. Мне он ни слова не сказал, а просто взял да и понесся. Ладно, сэр, я за вами. У вас там в ведерке со льдом скучает холодное пиво, вам одному с ним не справиться. Когда я подошел, он уже устроился в тени своего нового пикапа и высасывал первую банку. Я тоже открыл банку, сел у заднего колеса и приготовился слушать. Гид закинул соломенную шляпу в машину и поставил банку между ног, наверное, чтобы она не мешала ему размахивать руками.