Половину лица Антона Гесса занимал огромный лоб под копной спутанных волос. Остальные части – брови уголком, острый нос, широкая верхняя губа и подбородок с ямочкой – сбились куда то вниз. Из под бровей поблескивали оживленные голубые глаза. Гесс напоминал немецкого музыканта эпохи Брамса.

Первый помощник решил перейти в атаку. Повел он ее все тем же «советским» тоном – так власти предержащие говорят о чем то само собой для них разумеющемся.

– Матрос Ренько, по имеющимся у нас сведениям, вы были уволены из Московской прокуратуры. Это верно?

– Да.

– Вас также исключили из партии, так?

– Да.

Наступило хмурое молчание – как же, человек только что признался в двух смертных грехах.

– Могу я говорить прямо? – обратился Воловой к Марчуку.

– Конечно.

– Я с самого начала был против того, чтобы привлекать этого матроса к расследованию, особенно если учесть, что здесь затронуты наши американские коллеги. В моем досье уже имеется достаточно негативной информации о матросе Ренько. Сегодня я по радио запросил дополнительные сведения о нем из управления КГБ по Владивостоку – я хотел быть до конца объективным. Товарищи, перед нами человек с темным прошлым. Разумеется, полный отчет о том, что произошло в Москве, нам никто не даст, но мы знаем, что он был замешан в убийстве прокурора города и способствовал бегству за рубеж бывшей советской гражданки. За плечами этого человека – убийство и измена Родине. Потому то он и метался по Сибири, постоянно менял работу. Взгляните на него, товарищи, – нельзя сказать, что он преуспел в жизни.

Это точно, подумал Аркадий. Преуспевающий человек не надел бы такие ботинки – изъеденные солью и покрытые высохшей слизью.

– И еще. – Воловой говорил так, словно это требовало от него огромных усилий. – За ним наблюдали еще на Сахалине, когда он только поступил работать на «Полярную звезду». Зачем наблюдали, я не знаю, мне не сообщили. Но причин наблюдать за таким человеком могут быть тысячи. Могу я быть откровенным?

– Вполне, – ответил Марчук.

– Товарищи, компетентные органы во Владивостоке заинтересуются не столько гибелью глупой девушки Зины Патиашвили, нет, прежде всего их будет интересовать уровень политической дисциплины на нашем корабле. И там не поймут, почему мы привлекли к столь щепетильному делу такого человека, как Ренько, человека настолько неблагонадежного, что ему даже запрещено сходить на берег в американском порту.

– Это вы верно заметили, – согласился Марчук.

– Вообще то, – продолжал Воловой, – возможно, было бы целесообразно не пускать на берег всю команду. Через два дня мы прибудем в Датч Харбор. Я полагаю, будет разумным не выдавать визы матросам.

Выслушав все это, Марчук нахмурился. Он подлил воды себе в стакан, задумчиво глядя на серебристую струйку.

– И это после четырех месяцев плавания? – спросил он. – Люди проводят четыре месяца в море только ради этих двух дней в порту. Разве дело только в нашей команде? Мы же не можем запретить американцам сойти на берег.

Воловой пожал плечами.

– Ну, сообщат представители в правление компании о случившемся… Компания то наполовину советская. Там ничего не предпримут.

Марчук потушил сигарету и улыбнулся, но улыбка вышла невеселой, скорее ироничной.

– Наблюдатели сделают доклад правительству, а оно, между прочим, полностью американское. А рыбаки разнесут сплетни по всем городам и весям – будто я скрываю убийство у себя на борту.

– Смерть – это всегда трагедия, – сказал Воловой. – Но расследование – это уже факт политической значимости.