Клода потрясло, что жертва назвала его по имени. Нет, он сейчас не Клод, не милый кюре. Он мститель за Пэла. Он делал так, чтобы это не повторилось никогда. Никогда.

— Это цветочки, Робер. Тебя будет судить Франция. Из-за тебя погибли двое великих солдат.

— Из-за того, что я украл пару кусачек и консервные банки?

— Заткнись! — взвыл Кей. — Ты выдал Пэла! Признавайся! Признавайся!

Не помня себя от гнева, он приставил дуло револьвера к щеке Робера.

— Признавайся!

— Пэла? Того агента, что я отвозил в Ниццу? Но я никого не предавал. Я тут ни при чем, — клялся страдалец. — На черном рынке торговал, это да. И все.

Молчание. Говорить Роберу было больно, но он продолжал:

— Да, я украл консервы, хотел продать на черном рынке. Выручить чуть-чуть деньжат, накормить мальчишек. Мальчишки так хотели есть. Маки-то с голоду не подыхали, иначе я бы не взял. И инструменты для гаража. Инструментами все равно никто не пользовался, да и запасные были. Да, это плохо, но зачем со мной так? Зачем поджигать мой дом из-за пары банок?

Молчание.

— Я служил своей стране, боролся с немцами. Боролся вместе с тобой, Клод. Рядом с тобой. Мы доверяли друг другу. Помнишь, как мы взрывали паровозное депо?

Клод не ответил.

— Помнишь? Я отвез вас на грузовике. Помогал вам закладывать взрывчатку. Помнишь? Пришлось ползать под паровозами, а это нелегко, совсем нелегко. Паровозы низкие, а я довольно плотный, думал, там и застряну. Помнишь? Мы потом смеялись. Смеялись.

Молчание.

— Я вам заплачу за еду, я дам вам денег, верну инструменты и еще новых прикуплю. Но зачем вы так со мной… Вы пришли освободить Францию, рисковали жизнью… И все ради того, чтобы спалить дом человека, укравшего консервные банки. Все ради этого? Вот, значит, какие идеалы привели вас сюда? Да боже мой, я честный француз! Хороший отец и хороший гражданин.

Робер умолк. Выбился из сил. Ему было больно, так больно, что хотелось умереть. А дом полыхал. Он любил свой дом. Где им теперь жить?

Молчание длилось долго. Треск огня заглушил все ночные звуки. Кей спрятал револьвер. Он взглянул в окно соседнего дома, где укрылись перепуганные жена и дети Робера, и встретился взглядом с ребенком — тот смотрел на отца, избитого и униженного у него на глазах.

Дом горел, языки пламени вздымались к небу. Лежащий в пыли мужчина рыдал. Клод провел рукой по лицу. Робер был невиновен.

— Что мы наделали, Кей? — выдохнул он.

— Не знаю. Мы уже даже не люди.

Молчание.

— Надо возвращаться, надо уезжать. Уехать и забыть.

Кей кивнул. Уехать и забыть.

— Я займусь, найду нам самолет до Лондона, — сказал он. — Сходи за Толстяком.

Часть четвертая

59

Никто его больше не любил. И он уехал. Стоя на палубе корабля, уносящего его в Кале, Толстяк смотрел на удаляющийся берег Англии. Яростный осенний ветер бил ему в лицо. Было очень грустно. Стоял конец октября 1944 года, и никто его больше не любил.

* * *

Кей, Толстяк и Клод вернулись в Лондон в начале сентября. По прибытии Толстяк был в восторге: какая радость снова видеть своих — Станисласа, Доффа и Лору! Какое счастье прижать Лору к груди! Мальчик родился прямо в день высадки. Появился на свет раньше срока, но совершенно здоровый. Малыш Филипп. Увидев его в первый раз, Толстяк понял, что этот ребенок станет теперь смыслом его жизни — его почти сын, его мечта. Какая радость видеть ребенка Пэла, носить его на руках! Какая радость жить всем вместе в большой квартире в Блумсбери! Какая радость!

Сентябрь был месяцем победы.