Миловидная белокурая девушка, бледная, с блестящими, но красными от слез глазами, стояла на коленях и плакала от страха. На лице у нее были синяки.

— Что здесь происходит? — спросил Толстяк человека, выглядевшего командиром.

— Коллаборационистка, — ответил командир, поразившись, как хорошо американец говорит по-французски.

Коллаборационистка — это плохо. Клод говорил, что их всех надо будет судить. Но на девушку жалко было смотреть. Толстяк подумал, что, наверно, все коллаборационисты выглядят жалкими, когда их поймают, — страх всех делает на одно лицо.

— В чем ее вина?

— Она бошевская шлюха. Так их любит, что шла за конвоями Вер-говна.

— Это что за Вер-говно? — не понял Толстяк.

— Вермахт. Ну в насмешку.

Они помолчали. Толстяк смотрел на девушку. Он знал шлюх. Совсем молодая. Взял ее худенькое личико в свои огромные ручищи; она закрыла глаза в ожидании пощечин, но он ласково погладил ее по щеке.

— Ты коллаборационистка? — тихо спросил он.

— Нет, офицер.

— Тогда почему ты была с немцами?

— Голодная была, офицер. Вы когда-нибудь были голодны?

Он подумал. Да. Или нет. На самом деле он не знал. Голод — это отчаяние. Дать себя изнасиловать за еду не значит быть коллаборационисткой. По крайней мере, не так он себе это представлял. Он пристально посмотрел на нее.

— Никто девочку брить не будет, — заявил он, секунду подумав.

— Это почему? — спросил командир.

— Потому что я так сказал.

— Францией управляют только свободные французы, а не америкосы.

— Значит потому, что вы — не немцы и не звери. И вообще, что за несуразная идея — брить людям головы? Люди такое с людьми не делают.

— Немцы делали куда хуже.

— Возможно. Но здесь не соревнование.

Тот промолчал. Толстяк взял девушку за руку и помог ей подняться, ручка у нее была крошечная. Он отвел ее к машине. Никто не возражал. Она уселась между солдатами, джип тронулся с места под приветственные крики толпы и рев клаксона: шофер сигналил в честь обретенной свободы. Вскоре девушка уснула, прислонившись головой к плечу Толстяка. Он улыбнулся и тронул ее золотые волосы. В нем всколыхнулись далекие воспоминания.

* * *

Толстяк никогда не забудет свою первую шлюху. Он любил ее. Долго любил.

Это было возле кинотеатра. После каникул снова начались уроки; ему было почти восемнадцать, последний лицейский год. Гуляя в тот день, он заметил прелестную девушку примерно его лет. По чистой случайности она тоже гуляла. Красивая брюнетка.

Он на миг остановился, любуясь ею; солнце приятно по-осеннему пригревало, и Толстяк почувствовал, как у него забилось сердце. Тогда, на улице, он задержался ненадолго, робел, наверно, но мог бы стоять и смотреть на нее часами. С тех пор память об этой встрече всегда жила в нем.

Несмелый влюбленный стал ходить по этой улице сперва каждый день, потом по несколько раз на дню. Она всегда была на месте, словно ждала его. Воля Провидения, не иначе. Тогда он стал обдумывать, как завязать разговор, собирался даже начать курить, чтобы выглядеть более уверенным в себе. Воображал, как для важности выдаст себя за студента-юриста или подождет, чтобы к ней пристала шайка хулиганов, а он ее спасет. Но потом, в один воскресный вечер, его настигла грустная реальность: на той же улице Толстяку повстречались несколько лоботрясов из его класса, и те стали над ним издеваться: “Что, Ален, любишь шлюх?” Сначала он не мог поверить, потом из-за этого заболел. А когда вернулся в лицей, тщательно обходя стороной проклятую улицу, одноклассники стали высмеивать его — целыми днями распевали “Ален любит шлюх!”

Это открытие преследовало его.