– Забыл, – уныло отозвался Паштет. – Но все равно он нас не выбросит. Столько вместе прожили да в походе перенесли. Не по‑ офицерски это.

– Твои слова да Богу в уши.

Некоторое время ели молча.

– Слышь, помнишь, Савельич сказал, что эта дрянь, по запискам Ежи, не передается воздушно‑капельным.

– Ну.

– А с кем мы еще после этого общались? Ну, касались кого?

– Так, – посмотрев в потолок, Треска нахмурил и без того испещренный морщинами лоб. – Мы были на камбузе, потом эта дура драконовая к нам приплыла. Лерки и вправду не было, у себя отлеживалась, видать. Потом нас всех на танкер согнали.

– Так.

– Потом, после Императора этого, мы тут на «Грозном» покемарили малеха, а наутро в кают‑компании собрались. Батон подрался с Ворошиловым. Что еще… А! Ты ведь заистерил и стал бумаги поляка перебирать, чуть не сморкался в них.

– А бумаги‑то те у Савельева, – упавшим голосом ответил Паштет.

– И кружки еще, – добавил толстяк. – Мы же все из них чай пили. Ты их хоть помыл?

– Не успел, – виновато ответил долговязый повар. – Нас ведь сразу сюда отправили. А предупредить не додумался.

Отложив миски, сидевшая на полу парочка с тревогой переглянулась.

– Выходит, это все, – вздохнул Паштет, смотря куда‑то сквозь стену их камеры.

– Что – все? – не понял Треска.

– Интересно: вот умру я, а часы мои так и будут идти?

– Откуда они у тебя? – решился, наконец, задать так долго мучивший его вопрос Треска.

– Подарок отца. Последний, – Паштет бережно провел пальцами по стеклу выпуклого циферблата. – Когда я только из университета специалистом выпустился. Гордился мной, как уже взрослым мужчиной. Все говорил, что жизнь только новая начинается. Горизонты, перспективы, карьера. С тех пор без запинки так и работают. В них словно частичка той жизни все идет и идет. Будто стремится вместо меня к чему‑то. А передать, видишь, некому.

– Жалко, чувак.

– И мне. Отплавались мы с тобой, видать, брат. А даже перед концом цапаемся, как старик со старухой. Хотя без этого было бы неинтересно. Да и привык я давно, – Паштет протянул руку, впервые за много лет назвав приятеля по имени. – Было приятно с тобой дружить, Витя.

– Ведь если бы я тогда, в семнадцатом, первые сети не утопил, а ты меня не отмазал, так бы и не познакомились, – Треска как‑то задумчиво посмотрел на приятеля.

– Помню. Обоим влетело. Как всегда.

– Мне тоже, Женя, – Треска крепко пожал протянутую руку соседа. – Мне тоже. Не думал, что все вот так…

– И я не думал.

Они помолчали. Потом Паштет скосился на миски.

– Дохавать, что ли.

– Да и то верно, – сгреб свою плошку Треска. – Утопчем. Раз уж помирать, так с полным брюхом, чувак.

Невесело улыбнувшись, повара снова принялись за еду.

Склонившись над расстеленной картой мира, Тарас задумчиво водил по ней циркулем. Туда‑сюда. Туда‑сюда. Думая совершенно о другом. О том, что они все потеряли. Мысли никак не хотели складываться в хоть какой‑нибудь мало‑мальски приемлемый план действий. А ведь именно это от него сейчас и требовалось.

«Циркуль, циркуль две ноги,

Циркуль делает шаги.

Шаг один и два и три Одинаковы, равны» –

вспомнил он детский стишок, который во времена его разбитной юности подвергался весьма смелым лингвистическим преобразованиям. Южная Америка, значит. Угроза нового заражения.