Значит, он находился на лодке и, судя по вибрации, они куда‑то плыли. А Лера так все время и сидела возле него. Он посмотрел на тихонько сопящую во сне девушку Верный маленький человечек, которого оставили силы. Спи. Сколько сейчас времени? Скорее всего, утро.

Встав с кровати, Мигель накинул рубаху, размял затекшие члены и тут же покачнулся: голова еще слегка кружилась. Так, без резких движений. Сделав несколько шагов из угла в угол, он встретился со своим отражением в зеркальце на стене.

Приблизившись, осторожно отлепил повязку с носа и тихонько присвистнул, оглядев опухшее лицо с лиловыми синяками под глазами. Хорошо же он ему врезал, чуть нос не сломал. Ладно, жить будем. Отложив компресс, Мигель провел рукой по своей всклокоченной бороде и некоторое время смотрел в глаза своему отражению. Что, в жизни опять что‑то происходит? Куда же ты меня зазываешь, отче небесный?

Видуха у тебя, брат, та еще. Тоже, мученик нашелся… Венка тернового не хватает. Так, что за мысли! Вытащив из‑под рубахи нательный крест, он поспешно поцеловал его, пробормотав молитву. Прости, Господи, раба твоего.

Отвернувшись, Мигель посмотрел на спящую Леру, из волос которой, привлеченная шорохом, высунулась любопытная мордочка Чучундры.

– Что, устроим ей сюрприз? – подмигнул зверьку священник и перевел взгляд на свою сумку, которую Лера со стула переложила на пол поближе к койке. – Era el el semblante verdadero a los enemigos[26].

Открыв ее и немного порывшись, Мигель достал ножницы и встал перед зеркалом. На пол одна за другой стали падать пряди длинных волос, столько времени скрывавших лицо священника.

Шорох. Отзвук, едва различимый на тонкой периферии слуха.

Извне? Или он пришел из неизведанных, затаенных глубин начинавшего предчувствовать скорую агонию, метавшегося в панике разума? Вот опять. Он повторился снова. Что это такое?..

Хорошо, что они объединились и сбежали. Хотя Савельева было трудно уговорить, пока он сам не понял, что инфицирован. Это было умно. Правильно. Здесь‑то их вряд ли станут искать. А еще говорили, что на подлодке негде спрятаться. Ай да «Бореюшко», ай да сукин сын!

Теперь их трое. А Боженька троицу любит. Они и оно.  Скоро оно разродится и станет их маткой.  Это было очень и очень странное ощущение. И одновременно приятное. Словно мать, носившая в себе ребенка и готовая вот‑вот разродиться от бремени… Тело ощущало прилив новой силы. Если бы не постоянные выделения, которые с каждым часом все усиливались и вызывали боли…

Треска с усилием открыл глаза, но не увидел ничего, кроме абсолютной, всепоглощающей черноты.

Нет. Надо бороться, чувак! Ты чего, с дуба рухнул, вражине себя отдавать?

Тьма окружила его, медленно, словно бесхребетная амеба, пожирая тело клетка за клеткой. Она была такой плотной и густой, что, казалось, – бери нож да намазывай на краюху хлеба. Пальцы не слушались и были липкими от начавшейся сворачиваться крови.

Нож.

Лезвие‑избавитель.

Возьми нож,  бережно шептало сознание.

Рядом застонал невидимый за завесой черноты Паштет. Треска узнал его по голосу. Ничего, потерпи‑потерпи, братишка. Недолго уже осталось.

Нащупав в кармане перочинный ножик, кок вытащил лезвие, нашарил плечо лежавшего с другого бока Савельева и вонзил ему лезвие в шею, чуть пониже затылка.