Владимир Малик. Посол Урус-Шайтана
Тайный посол - 1
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДОРОГОЮ СЛЕЗ
1
По самому гребню горы двигались двое. Черные сгорбленные фигуры четко вырисовывались на фоне холодного декабрьского неба. В тишине бескрайней степи под солнцем сверкал серебристый снежок, белым покрывалом укутывал землю, цеплялся за разлапистый сухой бурьян. Замерзшая, вся в кочках, дорога неожиданно повернула вниз. Высокий истощенный старик держался левой рукой за плечо подростка лет пятнадцати, а правой опирался на толстую, суковатую клюку. Споткнувшись о большой ком земли, он чуть было не упал, но мальчик успел удержать. Большая торба из серого полотна, что болталась у старика за спиной, отлетела и стукнула по худому, высохшему телу. Послышался жалобный перезвон струн. – А черт тебя подери, Яцьку! – сердито пробурчал старик. – Ведешь меня по каким-то буграм и ухабам... Еще кобзу, чего доброго, разобью и ноги поломаю. – Не поломаешь, деда, – спокойно ответил мальчик, шмурыгая посиневшим от холода носом. – Уже недалеко... Вон и Сечь видно! – Что ты мелешь? Как это – Сечь? Где? – Да перед нами же! – Правда? Старик остановился и вытянул вперед голову на тонкой морщинистой шее, уставив в синий морозный простор глубокие черные провалы вместо глаз. Из них текли слезы. В лицо повеяло ветром. Старик вдруг тяжело задышал и больно вцепился костлявыми пальцами в плечо поводыря. Потом опустился на колени, сбросил кудлатую овечью шапку и склонил пепельно-седую голову в низком поклоне. Из груди вырвался не то стон, не то плач. Вскоре паренек услышал неразборчивое бормотание: старик, наверно, молился. – Ну пошли же, деда! Не то и замерзнем тут, на этой горке... Насквозь же продувает! – начал упрашивать паренек, втягивая голову в потертый воротник старой сермяги. – Нашел где молиться... Чай, не в церкви! Но старик словно не услышал этих слов. Вытер полою заплаканное лицо, встал и несколько раз вдохнул воздух, будто пробовал его вкус. – И вправду Сечь! – промолвил глухо. – Пахнет дымом из кузни... Горячей окалиной несет... Кузнецы небось передержали железо в горне... И еще печеным хлебом... Слышишь, Яцько? Яцько промолчал: он ничего не слышал. Только насмешливо покрутил головой: и придумает же такое старый! Окалина... Печеный хлеб... Да до Сечи целых пять верст еще! Намахаешься клюкой... Надышишься в закоченевшие руки... Если бы рукавицы какие-никакие, то терпел бы как-нибудь. А так – хоть плачь! Кончики пальцев так замерзли – болят, как отрубленные... А вокруг голая степь. Ветерок небольшой, но до костей пронизывает. – Ну, что ж ты молчишь? – рассердился старик. – Или, может, обманул меня, разбойник, что Сечь уже видно? А? Посмеялся над слепым? – Охота была, – буркнул Яцько. – Сам туда спешу, как к родной матушке. – А может, это и не Сечь? – допытывался старик. – Скажи мне, ты видишь там реку в лощине? – Да говорю же – Сечь!.. Вон Днепро блестит против солнца молодым ледком... или водой – кто его разберет отсюда... Блестит, будто серебро!.. А на полуострове – крепость. Хорошо вижу высокие стены с острым частоколом. И башню над воротами... Не разберу только, что там в середине понастроено... Далеко. И ветер слезу нагоняет, чтоб ему пусто было! Старик дрожал как в лихорадке. – А церкву... церкву посреди крепости... видишь? – Еще бы! Вон как блестит золочеными куполами! – Это она! Мать наша, Сечь! – прошептал старик и направил пустые глазницы в ту сторону, где, как ему чудилось, стояла казацкая крепость. |
