|
Над площадью нависла тишина. – Разрази меня гром, не узнаёт, старый хрен! – Метелица ударил кобзаря по плечу. – Метелицу не узнает! Где такое видано? Должно быть, братец, здорово тебе насолили проклятые нехристи! – Метелица! – Кобзарь широко раскинул руки. – Корней! Побратим дорогой! Какая радость, что первого тебя встретил! Они крепко обнялись. А вокруг уже теснились другие старые казаки. Сома передавали из объятий в объятия. Оказалось, что еще многие помнят его. – Ну, как ты?.. – Откуда? Рассказывай же, Данило! – Да ты, никак, с того света?! – Погодите, братья, – произнес Сом. – Все обскажу. Только потом. А сейчас ведите меня к кошевому... У меня к нему дело важное. – Иди, иди, Данило, да возвращайся поскорее, пока в бочке кое-что есть, а то без тебя осушим! – забасил Метелица и велел Товкачу. – Проводи старого прямо до Серка! Товкач взял кобзаря за руку, повел через площадь к большому дому с высокими окнами с разноцветными стеклами и широким крашеным крыльцом. Теперь казаки обратили внимание на поводыря слепого кобзаря. Яцько стоял в сторонке, не очень вслушиваясь в разговор. Он с восхищением рассматривал Сечь. Так вот, оказывается, какие они, запорожцы. Даже удивительно, до чего они похожи на крестьян его родной Смеречовки, откуда он сбежал в конце лета. Такие же огрубевшие от работы руки и обветренные, дождями и солнцем выдубленные лица. У большинства поношенные, латаные свитки, кожухи, стоптанные сапоги и полотняные штаны. Лишь немногие из казаков красовались в дорогих панских кунтушах или новых кожухах по фигуре... Но в то же время они и отличаются от смеречовских крестьян. У запорожцев смелый, гордый взгляд, которого Яцько никогда не видел у односельчан. У каждого сабля на боку, пистолет, а то и два за поясом. А на головах овечьи, лисьи или заячьи шапки с малиновыми, свисающими шлычками... Нет, они совсем не такие, как на родной его Гуцульщине! Потом его взгляд пробежал по длинным приземистым хатам-куреням, почти вплотную прижавшимся к крепостным стенам. Камышовые крыши припорошены мелким снежком. Под ними темнеют узкие, словно бойницы, оконца. Дома войсковой канцелярии и старшин выше, красивее, крытые гонтом. На другой стороне площади радует взор крашеными стенами и золочеными куполами сечевая церковь. Заметив, что казаки обратили на него внимание, мальчонка поспешно сдернул шапку, поклонился и хрипло произнес: – Добрый день, панове казаки! – Здоров, парень! – ответил за всех Метелица. – Да не зови нас так, какие паны из нас, голодранцев... А паны – там, – кивнул он на дома сечевых старшин. – Понял? – Понял. – Правда, кое-кто и из нашего брата прется в паны. Ну, да это не твоего ума дело... А теперь выкладывай, откуда сам будешь. Где с Сомом повстречался? – Все, все, что спросите, расскажу... Сперва вот мне бы Арсена Звенигору найти. Казаки удивленно переглянулись: – Эге, у Звенигоры, вишь, и родич объявился! Да ты-то сам разве его не знаешь, нашего Звенигору? Он здесь, между нами... – Нет, не знаю... Надо ему кое-что передать... Звенигора вышел вперед. Царапину на руке он успел залить горилкой и присыпать порохом. Поверх надетого уже жупана на нем был внакидку наброшен кожух, украшенный красивой вышивкой. И жупан и кожух во многих местах залатаны, – не у одного хозяина, знать, побывать успели, пока к казаку попали. – Что ж ты хотел передать мне, хлопче? – спросил он недоуменно. – Я из Дубовой Балки, я... – Ты из Дубовой Балки? – подался вперед Звенигора. Сердце у него екнуло: там, на берегу Сулы, вот уже третий год живут без него родные – мать, сестра, дед. |
