Звезды  двигались по небу,  диковинно перекрещивались на путях своих, и

грозные их сочетания образовывали дивные фигуры,  недоступные слабому зрению

людей.  Но  ни одно звездное столкновение  не пробуждало карбункула; ибо  не

родилась еще человеческая душа, которая бы хранила и лелеяла этот карбункул,

дабы в  познании высшего  в  человеческой природе он  пробудился к радостной

жизни, -- и вот!

     Чудо исполнилось, мгновение настало".

     Светлое,  пламенеющее сияние пронеслось перед глазами  Перегринуса.  Он

наполовину очнулся  от своего забытья  и -- к своему немалому  удивлению  --

увидел  мастера-блоху, который, сохраняя свои микроскопические  размеры, был

облечен, однако, в прекраснейшую мантию, ниспадавшую богатыми складками, и с

ярко пылавшим факелом в  передней лапке ретиво и деловито прыгал по комнате,

издавая тонкие пронзительные звуки.

     Господин Перегринус намеревался уже совсем проснуться, как вдруг тысячи

огненных  молний прорезали комнату, которая  вскоре  вся как  бы заполнилась

одним пылающим огненным шаром.

     Но  тут нежное ароматическое дыхание повеяло  на яркое  пламя,  которое

вскоре утихло и превратилось в мягкое лунное сияние.

     Теперь  Перегринус  увидел  себя  на   великолепном  троне,  в  богатом

индийском   царском   одеянии,  со  сверкающей   диадемой   на  голове,   со

знаменательным  лотосом, вместо  скипетра, в руке.  Трон  был  воздвигнут  в

необозримом зале, косинами которого были тысячи стройных кедров,  высоких До

небес.

     Между ними прекраснейшие розы и всевозможные другие дивные благоухающие

цветы поднимали из темных кустов свои головки, как бы в страстном влечении к

чистой лазури, которая, сверкая сквозь переплетшиеся ветви кедров, казалось,

взирала на них любящими очами.

     Перегринус  узнал  самого себя,  он почувствовал, что  воспламененный к

жизни карбункул пылает в его собственной груди.

     Далеко в глубине зала гений Тетель старался подняться в воздух,  но, не

достигнув и половины кедровых стволов, постыдно шлепнулся на землю.

     А по земле ползал, отвратительно изгибаясь, гадкий  принц пиявок; он то

надувался,  то  вытягивался, утолщался  и  удлинялся,  и  при  этом  стонал:

"Гамахея -- все-таки моя!"

     Посреди зала на колоссальных микроскопах сидели Левенгук и Сваммердам и

строили жалкие, плачевные рожи, восклицая друг другу  с укором:  "Вы видите,

вот куда указывала точка гороскопа, значение которой  вы не могли разгадать.

Навеки потерян для нас талисман!"

     У самых же ступеней  трона лежали Дертье Эльвердинк и Георг  Пепуш; они

казались не столько спящими, сколько погруженными в глубокий обморок.

     Перегринус, или -- мы можем теперь так его называть --  король Секакис,

распахнул свою царственную мантию, складки которой закрывали его грудь, и из

нее  как  небесный  огонь  засверкал  карбункул,  разбрызгивая ослепительные

лучило всему залу.