Левенгук принял Перегринуса со слащавой отталкивающей  любезностью  и с

той  смиренной льстивостью,  в  которой  выражается вынужденное  и тягостное

признание  чужого  превосходства.  Но  в  зрачке  у  Перегринуса  находилось

микроскопическое  стекло, и господину Антону ван Левенгуку нимало не помогли

его любезность и смирение, -- напротив того, Перегринус  сразу же  заметил и

досаду и ненависть, клокотавшие в душе микроскописта.

     В  то время  как Левенгук  рассыпался в  уверениях, какая честь,  какая

радость для него посещение господина Тиса, мысли его  гласили:  "Я желал бы,

чтоб  чернокрылый сатана загнал тебя  на десять тысяч сажен в преисподнюю, а

между  тем я  должен  быть  любезным и  почтительным  с  тобой,  потому  что

проклятое сочетание  звезд  подчинило  меня  твоему  владычеству и  все  мое

существование  в  известной степени  зависит от  тебя. Постой,  однако, мне,

может быть, удастся тебя перехитрить, потому  что,  при  всем твоем  знатном

происхождении,  ты  все-таки порядочный  болван. Ты думаешь, что  прекрасная

Дертье Эльвердинк тебя  любит, и того  и гляди  хочешь даже на ней жениться?

Обратись  только  за  этим ко  мне,  и  ты,  несмотря на  все  присущее тебе

могущество, о котором  ты  даже не ведаешь,  попадешься в  мои руки, так что

даже того и не заметишь, и уж тогда я применю  все среда чтобы тебя погубить

и завладеть как Дертье, так и мастером-блохой".

     Естественно, что Перегринус  сообразовал свое поведение с этими мыслями

Левенгука  и остерегся упомянуть хотя бы одним  словом  о прекрасной  Дертье

Эльвердинк. Он  объяснил  свое посещение  просто  желанием  посмотреть удиви

тельную естественноисторическую коллекцию господина ван Левенгука.

     Пока   Левенгук  отпирал  свои   большие  шкафы,  мастер  блоха  шепнул

тихомолком  на ухо Перегринусу,  что на  сто у окна лежит его  (Перегринуса)

гороскоп. Перегринус осторожно  подошел  и пристально  поглядел  в  него. Он

увидел разные  линии,  мистически  перекрещивавшиеся  одна с другой,  и иные

диковинные знаки;  но он не обладал никакими сведениями в астрологии, и, как

пристально  он  ни глядел,  все  оставалось для  него неясным и  запутанным.

Странным только ему показалось, что он совершенно ясно распознал самого себя

в  красной  блестящей  точке  посередине  доски,  на  которой  был  начертан

гороскоп.  Чем  дольше он  созерцал эту точку, тем  явственнее она принимала

форму  сердца, тем  пламеннее  становился красный ее цвет;  но  сверкала она

точно сквозь некую ткань, ее опутывавшую.

     Перегринус  хорошо заметил, что Левенгук  всячески старался отвлечь его

от гороскопа, и принял  благоразумное решение прямо, без  обиняков, спросить

своего любезного врага о значении таинственной  доски, ибо он не подвергался

опасности быть обманутым.

     Злорадно посмеиваясь, Левенгук рассыпался в уверениях, что ему не может

быть ничего приятнее, как растолковав своему высокоуважаемому другу знаки на

доске, которые о начертил сам,  руководствуясь  своими малыми знаниями, этом

деле.