– В лесу живет множество существ, которым этот труп послужит пищей. Они не могут без этого. Должны же они чем‑то питаться!.. Ромили, оставь сантименты… Разве ты не чувствуешь боль и предсмертные крики жертвы, когда твой ястреб бросается на добычу?
Ромили решила, что начальница позволила себе подшутить над ней. Неужели она настолько бессердечна, что способна даже в такую минуту… Откуда ей знать, что в то мгновение, когда ястребица ударила птицу на лету, ее конь ступил ногой в эту чертову нору. И все это свершилось в ее, Ромили, сознании! Вот, вот в чем загвоздка!.. Стоило ей ощутить смерть, как тут же все повторилось наяву… Возможно, это домысел, игра взбудораженного воображения, но тем не менее нет ли здесь связи? А если есть?.. Тогда… У девушки даже дыхание перехватило. Зачем же лезть с утешениями, с идиотскими советами, если ни черта в этом деле не смыслишь? Она сбросила руку начальницы со своего плеча и горько выговорила:
– Что ж, пора в дорогу… Раз нет возможности… А вес ордес[26], местра. – И принялась сноровисто разгружать стоявшего поблизости пони. Само собой вспомнились – с болью, с укоризной – возбужденные крики сторожевых птиц, когда они с Орейном подтащили к ним поближе тушу погибшего дикого червина. Теперь коня облепят кворебни, устроят небывалый пир, разгалдятся на весь лес, подманят какого‑нибудь хищника. Тот тоже наестся до отвала… Пусть все идет своим чередом… Но видеть все это, смаковать, рассуждать, теоретизировать – увольте!
Ромили старалась смотреть только в небо, но Пречиозы нигде не было видно.
Неужели она тоже оставила меня?..
Ближе к ночи местность вокруг изменилась. Нарядные росистые луговины, зеленеющие склоны холмов начали перемежаться суходолами, длинными языками песка. Дорога была покрыта глиной, и вокруг, насколько хватал глаз, все побурело, порыжело. Высохла трава, пошли заросли колючек, песчаные осыпи все ширились, пока не захватили добрую часть земли. С каждым часом становилось все жарче и жарче. Скоро Ромили скинула плащ, скатала, приторочила к седлу. И только сейчас обратила внимание, как мучительно переносили зной мохнатые червины. Они исходили потом – им бы в горы, на каменистые тропы, преодолевать подъемы и спуски, бодрящий морозец; что им стоило проломить копытом ледок на берегу горного ручья и вволю попить сладкой холодной воды… Гнетущий жар полупустыни животные переносили с трудом. И небо изменилось, как бы побледнело или посерело.
Уже в сумерках Яндрия указала на горизонт:
– В той стороне лежит Серайе. Там есть постоялый двор, принадлежащий нашему Ордену. Туда нам и надо добраться до ночи… Я так соскучилась по нормальной постели, чистым простыням. А ты?
– Я тоже, – согласилась Ромили, но втайне, в глубине души пожалела, что путешествие подходило к концу. Не такое уж оно выдалось долгое, с Яни она сдружилась. С ней можно жить душа в душу, не то что с этими фанатичками из Ордена! Последнее время девушка только об этом и думала – очень не хотелось тратить жизнь на качание мускулов, осуждение пороков, присущих мужчинам, к которым, в конце концов, придется тайком бегать. К тому же, добравшись до резиденции Ордена, ей неминуемо придется вновь заняться фехтованием и участвовать в рукопашных схватках. К стыду своему, Ромили готова была признать, что подобные уроки вызывали у нее ненависть. Эти бои, даже учебные, были противны ее натуре.
– Сколько мы там пробудем? – спросила она.
– Что‑то около десяти дней. Может, чуть больше, может, чуть меньше…
Что ж, никто не побуждал ее давать клятву на верность Ордену, и, раз слово вылетело, она должна, пусть даже сжав зубы, влиться в эту новую и очень обременительную для нее жизнь. Трудно отрицать, что, вступив в Орден, она наконец обрела пристанище в этом обезумевшем жестоком мире. |