Бекетов бросается к тучной даме, барахтающейся на диване, у которого подломились ножки и отвалились подлокотники. Толстую тетку одному Александру Ивановичу поднять явно не под силу, но я помогать этой жабе не собираюсь. Пусть поваляется пока, сейчас не до нее. Я замечаю Шкурина, сидящего на полу у стены, и подаю ему руку, помогая подняться. Голова у пристава пробита, и кровь из раны тонкой струйкой капает на ворот мундира, по пути пачкая его пышные бакенбарды. Похоже, бедолагу ударной волной приложило о стену, да еще сверху на голову картина обрушилась. Протягиваю ему свой носовой платок.

– Василий Семенович, вы как?! И что тут у вас случилось?

– Жить буду… Это у господина Оленина выброс силы случился из за ссоры с сестрой.

– Потерпите немного! Я сейчас Марию Ивановну позову, она у нас кудесница.

Выглянув в окно, прошу тетушку подняться наверх, прихватив с собой лекарский саквояж и пару слуг мужского пола.

– Так… а где же сам виновник переполоха?

Пристав, прикладывая платок к ране, молча кивает на спальню. Там, обхватив голову руками, на кровати сидит тот самый «колобок».

– Петр Миронович, объяснитесь…! – строго говорит ему Бекетов – Вы же не юнец какой, должны же контролировать свой дар. Так могли ненароком и убить кого нибудь. Это можно расценить, как нападение на полицейского при исполнении служебных обязанностей, такое поведение недостойно дворянина.

– Ну, что вы такое говорите, Александр Иванович, какое нападение…! – устало машет рукой толстяк, поднимая на нас глаза. Лицо у него бледное, как полотно, краше в гроб кладут – Я виноват лишь в том, что психанул во время ссоры с сестрой, узнав про отвратительный поступок ее сына – моего племянника.

– Это Петр Миронович про Виктора Оленина говорит – пояснил нам Шкурин – я как раз рассказывал Ольге Мироновне про неблаговидные выходки ее сынка.

– Странная у вас однако логика, господин Оленин – усмехнулся я – Значит, принуждать несчастную вдову к браку и запугивать ее – это отвратительно. А запихнуть в лечебницу для умалишенных нормально?

– Вы о чем? – удивился «колобок». И его удивление выглядело вполне искренним.

В этот момент в разрушенном дверном проеме показались двое крепких мужиков, а вслед за ними появилась и тетушка. Она тут же бросилась к толстухе, доставая из кармашка пузырек с нюхательной солью.

– Так – распорядился Бекетов – барыню поднимите и уложите ее на кровать в спальне. Заодно позовите к ней служанок. А мы пока поговорим с Петром Мироновичем в другой комнате.

Толстяк встает и, пошатываясь, бредет к дверям. Мы втроем выходим вслед за ним. В соседнем помещении планировка точно такая же, да и обстановка похожая. Видимо все правое крыло отведено здесь исключительно под гостевые покои, а хозяйские расположены по другую сторону от центральной лестницы.

– Итак… – возвращается к разговору дядюшка, стоит нам рассесться в кресла – объясните, Петр Миронович, чем же вам, Олениным, так не угодила моя сноха?

– Ну, почему сразу «не угодила»? – пожимает плечами Оленин – У нас с Миленой вполне хорошие, родственные отношения.

– Такие хорошие, что бедная вдова вынуждена была искать защиты у губернатора?

– Ей не стоило близко к сердцу воспринимать настырные ухаживания Виктора. Достаточно было пожаловаться мне, и мы бы это уладили в своем узком кругу.

– По родственному? – усмехаюсь я – Позвольте вам не поверить. Я видел, как он вел себя в ресторации на постоялом дворе. И лично вышвырнул Виктора оттуда, поскольку иначе, как хамским его поведение назвать нельзя. Но после того, как он нанял бандита, чтобы запугать Милену, я уже таким снисходительным не буду, пусть лучше в следующий раз не попадается мне на глаза – пристрелю мерзавца!

– Константин Михайлович…! – укоризненно качает головой Шкурин – не годится дворянину угрожать убийством другому в присутствии представителя власти.