Признаться, я так нервничал, что у меня сетка перед глазами стояла и все как-то смешалось. Вдруг увидел, что маму поддерживает под руку сияющий оператор (он откровенно радовался моему отъезду. Наверно, думал, что без моего влияния мама наконец выйдет за него замуж). Маринка еле удерживалась от слез. Дядя Яша подарил мне только что вышедшую свою книгу, фантастический роман, с доброй надписью, а Марфа Евгеньевна передала большой пакет с теплыми еще пирожками и всякой всячиной. Провожающий Женя почему-то старался не попадать на глаза Алеше. Поцелуи, пожелания, советы, кто-то жмет руку, кто-то обнимает — все у меня смешалось.

 

— Береги себя, пиши чаще, — шепнула мама, — не огорчайся, когда он тебя не примет. Будь мужчиной. Найди себя.

 

— Андрей, ты не забудешь меня? — спросила Марина, голос ее прервался.

 

— Черт побери, может, и я приеду на Байкал, — сказал на прощание писатель Ефремов.

 

— Береги Алешу, — сказала Максимова, пожимая мне руку.

 

— Сберегу, — обещал я твердо.

 

И вот мы уже в самолете, Мое место у окна, рядом взволнованный Алеша, с краю какая-то полная женщина, едва уместившаяся в кресле. Откуда-то взялся Женька с гитарой через плечо. Он уступает свое место толстухе, «там не так укачивает», и, весьма довольный, усаживается рядом с удивленным Алешей.

 

Самолет скользит по взлетной полосе, нет — уже летит, а где-то внизу, на земле московской, остаются мама, Маринка, друзья. Мы поднимаемся к самым облакам, затем и облака остаются внизу, словно пасутся на синем лугу стада белых барашков.

 

— Откуда ты взялся, Женя? — спрашивает Алеша у Женьки Скоморохова.

 

— Продал мотороллер, купил билет, лечу с вами на Байкал. Шлем вот сохранил. Хороший шлем, я несколько раз брякался головой, и ничего, мозги не разлетелись.

 

Алеша вздыхает, кажется, он не особенно уверен насчет Женькиных мозгов.

 

— Значит, бросил семью? Из-за кота? Женька крутит головой.

 

— Кот — та самая последняя капля, что переполняет чашу.

 

— А говорил, что любишь жену?

 

— Ленку-то? А я… Я же не к другой ушел, а с друзьями еду. В Сибирь. Почетно даже.

 

— Не понимаю, — тихо роняет Алеша. Ему вроде как неловко за Женю.

 

— Эх, чего тут понимать!

 

— Но у тебя же дочь родилась.

 

— Дочь. Аленушка. Но он и этой дочке культ устроили. Мне подержать ее даже не дают. Сами только и вьются вокруг нее, а мне даже напоить ее из ложки не разрешают. Она уже сейчас такая капризная, требует, чтоб с ней беспрерывно говорили, сюсюкали. Уделяли ей внимание, значит. Против Ленки я ничего не имею, но ее родные… Это же махровые мещане.

 

У них два серванта в одной и той же комнате, полные хрусталя. Ковры они держат в прабабушкином сундуке: боятся, что выгорят. У меня прямо руки чесались перебить этот хрусталь. А бабка такая вредная, пеленает Аленушку и приговаривает: «Ой, бедная, ты бедная, отец-то у тебя дурак дураком. Совсем никудышный отец. Ему бы только песни петь да на гитаре бренчать. И мать твоя дуреха, за такого вышла. Шофер простой, что он понимает?» А я это все терпи?

 

— Как же вас жена отпустила? — спросил я.

 

— Можешь на «ты» меня называть.