Я бросился к Виталию и сказал, чтоб он немедленно шел домой, так как Алеша его искал и очень расстроился.

 

Если бы я не упомянул Алешу, то Виталий просто послал бы меня куда подальше, но Алеша… Если был на свете человек, который имел на него хоть какое влияние, так это был Алеша. Его одного он как-то стеснялся и потому растерянно захлопал глазами.

 

— Иди, я провожу тебя домой, — сказал я твердо, беря его за руку.

 

— Э, какой ты прыткий, откуда такой взялся? — запротестовали парни. — Виталик идет с нами. Нечего ему делать в пекарне, он артист. Усек?

 

— Но не пьяница, не алкаш. Пьяница не может быть артистом. Поняли? Пошли, Виталий!

 

Я стал тянуть Виталия в одну сторону, парни в другую. Виталий упирался, пытаясь устоять на месте, невнятно бормоча какие-то извинения (перед кем?). Я его немного тряхнул, и мы направились к пекарне. Собутыльники шли где-то позади, пока было светло от электрических фонарей; как только мы углубились в более темные улицы, они сразу приблизились.

 

Драки было не миновать. Только бы у них не было ножа, подумал я, если ножа нет, то их ожидает неприятный сюрприз. Дело в том, что тренер на всякий случай обучил меня боксу. Сам Чешков начинал свой трудовой путь в рядах славной милиции, откуда его, впрочем, почему-то отчислили… — несмотря на отличное знание силовых приемов.

 

Не пришлось мне эти самые приемы пустить в ход и на этот раз. Только начали драться, нас задержала милиция, и всех четверых доставили в отделение. Там было тепло и пусто. Скучающий дежурный мигом разобрался в ситуации и моментально рассортировал нас: артиста отправили спать в один из кабинетов, обоих собутыльников задержали, а меня отпустили с миром домой. И я снова очутился на улице, где мело еще сильнее.

 

Общежитие я не нашел, оно словно провалилось сквозь землю. Я уже готов был зареветь, как маленький, когда вдруг вышел на каток. Там было много света и музыки — может, я уже давно слышал музыку и машинально шел на ее зов. Я зашел в крытое помещение, где дежурила пожилая женщина в валенках, тулупе и шапке-ушанке, и надел коньки. Хороший, удобный каток. (Ребята постарались.)

 

На катке не так уж мало любителей покататься, принимая во внимание погоду. В основном молодежь, я из них никого не знал, да мне было не до них.

 

Занятый своими чувствами, я свободно понесся вперед, импровизируя, вспоминая фигуры из одиночного катания. Где-то кто-то менял пластинки, громкоговоритель усиливал мелодию. Здесь никто не оценивал мое выступление по шестибалльной системе. Все исчезло, только лед и музыка. Радость тела, радость души, окрашенной печалью, горем.

 

Внезапно зазвучала сюита из «Пер Гюнта». Григ., та самая мелодия, под которую я когда-то выступал.

 

Помню, сколько мне пришлось спорить с Чешковым из-за этой сюиты. Чешков хотел что-нибудь современное — джазовое переложение, я настаивал на Григе.

 

— Пора наконец найти себя, — орал на меня Чешков, — лирика или характерность. Ты создан скорее для характерного танца…

 

— И то и другое. Но от Грига я не отрекусь.

 

— Так это лирика!..

 

— Пусть будет лирика…

 

Давно я не вставал на коньки, не упражнялся, но, видно так в меня въелись все эти туры, многоскоки, двойные, тройные лутцы, сальховы, пируэты, что я даже после такого перерыва ни разу не споткнулся, не упал.