— Ты очень любишь отца… — произнес он задумчиво.

 

— К сожалению, он мне не отец, — голос мой дрогнул, — но люблю я его больше всех на свете, хоть ушел сегодня… случайно.

 

Кирилл легко подошел ко мне, положил руку на плечо.

 

— Бедный парень! Так вот что ты сегодня узнал. Неудивительно, что тебя так перевернуло.

 

Думаю, что это была самая большая ошибка Болдырева за всю его жизнь. Отказался тебя признать, когда тебе было четыре месяца, потерял из-за этого любимую жену, а кончилось тем, что признал и полюбил тебя, как родного сына, шестнадцать лет спустя. Он ведь очень тебя любит… А родного сына у него так и не было. Может, теперь будет, когда женится на Христине.

 

— Если женится, — буркнул я с великим сомнением, ощущая что-то вроде жалости к этому талантливому самоуверенному человеку, не моему отцу.

 

— Но хватит о твоих родителях, — сказал Кирилл, — я хочу поговорить с тобой о тебе. Хотел зазвать к себе в кабинет, но в домашней обстановке даже лучше.

 

Он сел рядом со мной на диване.

 

— Что тебя не удовлетворяет? Жизнь ты начал хорошо, удачно. В пятнадцать лет слава, которая тебе, однако, отнюдь не бросилась в голову. Оставил фигурное катание, приехал осваивать Север. Так в чем дело все же? Выкладывай по порядку, как старшему другу.

 

— Видите ли, Кирилл, когда я собирался на Байкал, я просто мечтал работать на освоении Севера, как мой отец (тогда я думал, это мой отец…). Как осваивать… Моей темы, как говорят ученые, которая лично бы меня интересовала, у меня тогда не было. Откуда — мальчишка ведь еще. А потом я встретил Христину Даль, которая решила посвятить свою жизнь проблеме: человек в экстремальных условиях. Вы не представляете, как меня эта тема захватила. Я тоже захотел принять участие в ее изучении. Я и маму увлек этой темой. Она хочет снимать документальный фильм — поэтический, высокохудожественный".

 

— Пора ложиться спать, — сказал он.

 

Уснули мы, правда, не скоро. Сначала поужинали, затем разговаривали, лежа в постелях, уже выключив свет.

 

Мы разговорились об Алеше. То, что Кирилл сказал о нем, было единственной радостью за весь тот тягостный, бесконечный вечер.

 

— Исключительные математические способности! — сказал Кирилл. — Я бы даже сказал — одаренность, талант. Пусть он пока не совершил никакого открытия, но, понимаешь, у него удивительно своеобразный подход к любому математическому решению — самобытный, оригинальный. Ему надо учиться, а не в пекарне работать. Ну хотя бы заочно.

 

Я рассказал Кириллу все об Алеше. Он был потрясен..

 

— Впрочем, маленького Эйнштейна учителя считали умственно отсталым, в чем и убеждали родителей, — вспомнил он.

 

Зато о Виталии Кирилл отзывался очень плохо: пьет, прогуливает, есть способности, но нет ни трудолюбия, ни любви к театру. Равнодушен и ленив. Виталию со дня на день грозило увольнение.

 

— Мы еще как следует поговорим с ним — Алеша и я, — сказал я. — Женя слишком невыдержан. Единственно, чего он от Виталия добился, чтоб тот пьяным не приходил домой.

 

— Попробуйте, — вздохнул Кирилл, — боюсь, что никакие убеждения не помогут.

 

— Попытаемся, еще попробуем, — возразил я, — что же смотреть, как он катится в пропасть, когда надо его удержать?

 

Про себя я подумал, что должен спасти Виталия в память Никольского, которого никто не пожелал спасать, будто так и надо, чтоб человек на глазах у всех спивался.