Незнакомцы в капюшонах совещались на непонятном языке. По моим оценкам, прошел почти час. Я сидел как истукан, не говорил ни слова. Ждал гвоздя программы. Внутри бил ключом адреналин. Воздух пропах от горящего дегтя на дымящих факелах.

Внезапно вальяжная латинская полемика накалилась. Члены собрания начали перебивать выступающего. Все заговорили одновременно. Закричали. Влезали поперек друг друга. Когда я увидел, как Девятый показывает на дьявольский трон и кричит что-то вроде «Dominus Luciferi», у меня зачесались кулаки. Вот оно. Люцифер.

Первые разъяренные выкрики улеглись до состояния приличных дебатов. Я прислушивался, но не понимал ни единого слова. Я думал, что-нибудь узнаю, если буду следить за динамикой в помещении. Но латынь мешала. Все гундели, как на Торжественной мессе. Заговорил Третий – «Trēs», причем так тихо, что все за большим столом наклонились в его сторону. Я тоже, не желая выбиваться из коллектива. Тройку было почти не слышно из-за хриплого скрипучего шепота. Я знал этот голос. Кардинал Латур, архиепископ Парижа.

Непонимание темы обсуждения не помешало узнать кое-что критически важное. Я решил после убийства Цифера пристрелить до кучи и Латура. Жаль, что не мог прикончить всех сразу. Патронов не хватит. Они еще понадобятся, чтобы прорываться из этой крысиной норы. О том, чтобы сделать мир лучше, речи не шло. Мне было насрать, насколько они тут порочные и коррумпированные. Для меня их единственным преступлением оставалось то, что их отобрал Цифер. Всю эту прогнившую мразь осквернило его прикосновение.

Препирательства и болтология продлились еще по меньшей мере час. В конце концов все замолчали. Наговорились вдоволь. Трон по-прежнему пустовал. Люцифер не явился. Цифер меня подставил. На душе скребли кошки. Снова обманут Отцом Лжи. Первый поднял руку. «Alia disputato?» – спросил он. Никто не ответил. Первый встал. «Opertet suffragii», – сказал он, уходя к стене, где потянул за висящую цепь. Где-то в отдалении ударил колокол.

Немного погодя, когда Первый вернулся на место, появился молодой священник и принес кожаный том с золотой застежкой. Сел за маленький деревянный столик и раскрыл массивную книгу. Что-то спросил на латыни у Первого, и фигура в черном ответила: «Vero». Вопроса я не понял, но услышал слово «suffragium» – Сабор научил меня, что это значит «голосование». Ответ Первого был «etiam». Видимо, это значило «да».

Священник снял колпачок с ручки.

– Unus, – огласил он.

Началось голосование.

– Approbare, – Первый одобрял.

– Duo.

– Approbare.

Когда выкликнули «Trēs», кардинал Латур воздержался.

И так далее. «Quattuor… Quinque… Sex… Septem… Octo», – все как один одобряли. Когда прозвучал мой номер – «Trēdecim», – я последовал примеру молодого секретаря и воздержался, не зная, о чем вообще шла речь. Перекличка продолжалась. Один за другим Собор Тридцати проголосовал «за». Только шесть воздержавшихся. Я, двое отсутствовавших на прошлой встрече, архиепископ Парижа, Numeri Septemdecim – тот тип, что шел передо мной, – и Viginti. Ни одного «против».