- Скажите пожалуйста!.. но чем же вы объясните такое явление? вероятно, оно откуда-нибудь занесено сюда, потому что не может быть, чтоб здесь были какие-нибудь причины жаловаться... Везде, где я был, передо мной проходили всё лица совершенно довольные.

- Из Новгорода, Максим Федорыч, из Новгорода... Поверьте, что это все старая новгородская кляуза действует!..

- Гм... стало быть, здешний народ стоит на довольно высокой степени развития? - замечает Голынцев, вспомнив о Марфе Посаднице.

- О да! с этой стороны я могу почесть себя совершенно счастливым! я могу сказать, что имею дело с людьми развитыми, и если бы не ябедничество...

- Однако ж надо бы принять меры против распространения этого зла, ваше превосходительство... Я, с своей стороны, готов содействовать!

- Я, с своей стороны, полагаю, ваше превосходительство, что для уничтожения этого зла необходимо между народом распространить "истинное просвещение"...

- То есть как это истинное просвещение... грамотность, хотите вы сказать?

- О нет, упаси боже! грамотность-то именно и распространяет у нас ябедников...

- Гм... да! я понимаю вас! вы хотите сказать, что если бы не было грамотных, то некому было бы просьбы писать? Так, кажется?

- Точно так, ваше превосходительство!

- А что вы думаете: ведь в этом много правды! несомненно, что тогда административная машина упростилась бы чрезвычайно... ну, и сокращение переписки... Однако мне весьма бы любопытно знать, что вы разумеете под "истинным просвещением"?

Генерал задумывается; он хочет выразиться как-нибудь аллегорически, упомянуть про невинность души, про доверчивость, про веселое и безгорестное выражение физиономии и другие несомненные признаки "истинного просвещения", но так как в ораторском искусстве он никогда не имел случая упражняться (потому что и вообще в России искусство это находится в младенчестве), то весьма естественно, что мысли его путаются и в голове его поднимается такой сумбур, для приведения которого в порядок необходимо было бы учредить целое временное отделение с тремя столами, из коих один заведовал бы невинностью души, другой - доверчивостью и т.д. Дарья Михайловна замечает это и спешит выручить супруга своего из беды.

- Ah, messieurs, vous aurez encore tout le temps de causer affaire! {Ах, господа, еще успеете поговорить о делах!} - замечает она, очаровательно улыбаясь.

- Это правда. Мы, ваше превосходительство, были очень неучтивы перед Дарьей Михайловной! - говорит Максим Федорыч и потом снова прибавляет, указывая на поезд: - Mais regardez, comme c'est joli! {Но посмотрите, как это красиво!}

Однако виднеется уже и цель поездки: одноэтажный серенький домик, в котором устроено все нужное для принятия гостей. Неподалеку от дома генеральскую тройку обгоняют сани, в которых сидят Загржембович, Семионович и Разбитной, то есть сок крутогорской молодежи. Разбитной восседает на облучке, и в то время, как тройка равняется с санями Дарьи Михайловны, он старается держать себя как можно лише и вместе с тем усиливается смотреть по сторонам и разговаривает с своими спутниками, чтоб показать, что он лихой и все ему нипочем.

В небольшой зале уже накрыт стол и батальонная музыка играет весьма усердно. Хотя это дело обыкновенное и всем давно известно, что батальон вместе с кузницей и швальной непременно обладает и полным бальным оркестром музыки, но Максим Федорыч считает долгом прямо изумиться.

- Да у вас тут целый оркестр! - говорит он Дарье Михайловне, - mais... c'est tres joli!

За обедом начинается тот же милый, летучий разговор, которого образчики приведены в предыдущей главе, с тою разницею, что теперь он непринужденнее и вследствие этого еще милее.