Класс грохнул дружным раскатом хохота. Поляков заорал: «У у, пень берёзовый в рубахе розовой, ты что, с ума сошёл? Какой же это дедушка? Да он моложе нас с тобой!» Наталья Михайловна грозно цыкнула на нас и, когда шум стих, обстоятельно объяснила, что да, действительно, кудрявенький субъект на октябрятском значке – дедушка Ленин, только совсем маленький, с волосами и без бородки, а тот Ленин, который стоит в коридоре, – это Ленин в зрелые годы. «Ну, понимаете, это как если бы вы смотрели на фотографии ваших родителей, сделанные в разное время: вот тут они маленькие, а там уже взрослые», – сказала учительница.

Никто не стал спорить с Натальей Михайловной, опасаясь получить по лбу чем нибудь увесистым, но мы ей не поверили. В представлении каждого Ленин продолжал оставаться немолодым лысым дяденькой с хитрыми глазами, который всё знает и всё видит, а ребёнка со значка мы по прежнему воспринимали в качестве некоего доброго духа хранителя. Лично я для себя сделал такой вывод: кудрявый мальчик – помощник большого Владимира Ильича, который всегда ходит с ним вместе, как Снегурочка с Дедом Морозом, и несёт ответственность за таких же, как и он сам, маленьких деток.

За неделю до торжественной церемонии приёма первоклассников в октябрята учительница раздала нам измятые обложки школьных тетрадей с «Правилами октябрят», которые нам предстояло выучить наизусть. Поскольку читать как следует, кроме меня, никто не умел, все стали требовать, чтобы я озвучил эти правила и помог их заучить. На протяжении трёх дней я каждую перемену выходил в коридор к бюсту Ленина и долдонил: «Октябрята – будущие пионеры; октябрята – прилежные ребята, любят школу, уважают старших; только тех, кто любит труд, октябрятами зовут; октябрята – правдивые и смелые, ловкие и умелые; октябрята – дружные ребята, читают и рисуют, играют и поют, весело живут». Одноклассники, а также часть ребят из 1 «а» и 1 «в» классов, выстраивались в несколько рядов напротив, будто зомбированные сектанты на проповеди своего духовного лидера, и вслед за мной монотонно бубнили пункты правил.

Некоторым ученикам хватило пары десятков повторений, чтобы всё запомнить, но другие и после сотни не могли толком повторить ни одного пункта. Я думал, что сойду с ума; когда меня спрашивали о чём то постороннем, не касавшемся октябрятских заповедей, например, знаю ли я, что Дуське из 1 «в» сделали стеклянный глаз, я по инерции начинал говорить: «Октябрята – будущие пионеры…» Я бы наверняка заработал тяжелейшее нервное расстройство, если бы мне не помогли те, кто быстро выучил правила: эти ребята стали подменять меня во время бдений у бюста Ленина, и дело пошло быстрее. К утру третьего ноября все дети из нашего класса вызубрили правила от «а» до «я».

В этот день после первого урока ко мне подошёл Витя Колобков и попросил выйти для серьёзного разговора в раздевалку. Я струхнул, подумав, что этот хулиганистый мальчик будет меня бить, но опасения оказались беспочвенными. Зайдя в раздевалку и тщательно осмотрев все углы – не спрятался ли кто и не будет ли подслушивать, – Виктор с тяжёлым вздохом промолвил: «Знаешь, мне кажется, я не достоин быть октябрёнком». «Это почему же?» – удивился я. «Потому что я не люблю школу, – с этими словами Витя начал загибать пальцы, – не уважаю старших, не приучен к общественно полезному труду, не умею читать, то и дело вру, а рисую только всякие гадости на стенах. Ну, посуди сам, какой из меня октябрёнок?»

«Не думаю, что все перечисленные тобою моменты могут стать преградой на пути твоего вступления в ряды октябрят, – ответил я. – Есть дети, которые ведут себя гораздо хуже, чем ты, но при этом носят звёздочку и не занимаются самобичеванием. Возьми хотя бы второклассника Рыжова: он на прошлой неделе во время урока пробрался в туалет, нагрёб дерьма из толчков в большой пакет, разбавил водой, чтобы получилась каша, а потом вбежал в класс и метнул всё это дело в товарищей.