– Вывести отдельный орган из криостаза не так уж сложно, это нам по силам, – говорил директор. – Мы делали это уже не раз. Для нас гораздо важнее вернуть к жизни душу  человеческого существа. В настоящее время у нас есть экспериментальная собака, которая проходит курс специальной дрессировки. Когда она умрет, мы ее заморозим и оживим только через два года. Нам нужно знать, сохранятся ли полученные собакой навыки – ее, так сказать, индивидуальность.

– А что, если за эти два года вы разоритесь, как разорились остальные компании, специализировавшиеся на разработке криотехнологий? – спросил мэр. – Ведь вся эта отрасль индустрии практически перестала существовать, не так ли?

– Некоторое время назад криотехника действительно переживала сложный период, – нехотя согласился директор и тут же перешел в атаку: – Наш институт – старейший в мире исследовательский центр в этой области, так что в ближайшее время банкротство нам не грозит. Наших фондов хватит до середины столетия. Многие ли компании могут сказать о себе то же самое? Вот вы, например, можете?..

– Я не знаю, что будет с моими компаниями даже в следующем году, – рассмеялся мэр. – Скажите, известно ли, кто… кем был этот человек?

– О да! – откликнулся директор. Вопрос мэра, по всей видимости, доставил ему удовольствие. – Этого человека звали доктор Натаниэль Шихэйн; он жил в Венисе, в Калифорнии. Его история – современный вариант легенды о Ромео и Джульетте. Тридцать один год назад доктора Шихэйна застрелил на улице какой‑то подонок. По счастливому стечению обстоятельств его жена Мэри, которая была с ним в день гибели, занималась разработкой криотехнологий. Она не захотела навсегда терять мужа, поэтому отделила его голову и заморозила ее прямо в машине «скорой помощи» по дороге в этот самый институт. Мэри верила, что когда‑нибудь она снова воссоединится с Натом…

– Она еще жива?

– К несчастью, нет. Мэри Шихэйн погибла во время Большого лос‑анджелесского землетрясения.

– И ее тело тоже заморожено?

– Нет. Она всегда хотела, чтобы ее тоже заморозили, но ее тело, как и тело ее сына, так и не было найдено.

Марко с тревогой обернулся к отцу. Он знал, что одного упоминания о Большом землетрясении бывает достаточно, чтобы вызвать у того сильнейшую эмоциональную реакцию. Мальчик даже затаил дыхание – ему не хотелось, чтобы кто‑то видел его отца плачущим.

– Так много людей погибло! – мрачно промолвил мэр.

– Вы тоже кого‑то потеряли?

– Мать. – Вильялобос набрал полную грудь воздуха и резко выдохнул, словно надеясь таким способом избавиться от охватившей его печали. – Значит, вы говорите – Ромео и Джульетта? Но ведь Натаниэль и Мэри Шихэйн воссоединились…

– Вы имеете в виду – в смерти? Что ж, можно сказать и так, – кивнул директор.

– А если вы оживите Голову, вы снова их разлучите.

– Мы исходим из предпосылки, что доктор Шихэйн был бы рад получить еще один шанс.

Марко поднял руку и осторожно коснулся прозрачной стенки аквариума, словно хотел разгладить набрякшую, морщинистую кожу на лбу замороженного человека.

– Еще один вопрос, – проговорил Вильялобос. – Останется ли мистер Шихэйн таким, как сейчас, или вы пересадите Голову другому телу?

– Разумеется, мы предпочли бы иметь подходящее донорское тело, мистер мэр.

Марко убрал руку, и на холодном стекле остался отпечаток его теплой ладони. Отпечаток был на редкость четким – видна каждая складочка, каждый папилляр. Мальчик пристально смотрел на него, словно надеялся, что след ладони каким‑то образом просочится сквозь стекло и передаст Голове тепло прикосновения, изгладит страдальческие морщины с вечно нахмуренного лба.