— В Борнмуте тоже море, — сказала она. — Так, по крайней мере, мне говорили.

— А итальянское побережье?

— В обществе твоего мистера Дрютера?

— Мы не будем с ним жить в одной каюте, а отель в Борнмуте вряд ли будет необитаемым островом.

— Милый, я так хотела венчаться в церкви Святого Луки.

— Ты только представь себе мэрию в Монте-Карло, — мэра во всем его одеянии и... и...

— А разве это считается браком?

— Считается, считается.

— Вот было бы хорошо, если бы не считалось, и, вернувшись, мы могли бы обвенчаться у Святого Луки.

— Тогда мы там жили бы во грехе.

— Мне так хочется пожить во грехе.

— Пожалуйста, — сказал я. — В любое время. Хоть сегодня.

— Ну, Лондон не в счет, — сказала она. — Это было бы просто прелюбодеяние. Жить во грехе. Это же полосатые тенты, двадцать семь градусов в тени, виноград... и веселенький купальный костюм. Кстати, мне надо купить новый купальный костюм.

Я подумал, что уже все в порядке, но ей попался на глаза один из острых шпилей, торчащий над платанами в сквере напротив.

— Мы же разослали всем приглашения. Что подумает тетя Мэрион? (Она жила у тети Мэрион с тех пор, как ее родители погибли во время бомбежек.)

— А ты расскажи ей правду. Ей будет гораздо приятнее получать цветные открытки из Италии, чем из Борнмута.

— И священник будет обижен.

— Утешится пятеркой.

— Никогда не поверит, что мы действительно женаты. — Но минуту спустя она добавила (возобладала природная честность): — Как это будет здорово!

Потом маятник снова качнулся назад, и она задумчиво продолжала:

— Ты-то берешь костюм напрокат, а я уже подвенечное платье заказала.

— Успеешь переделать его на вечернее. Все равно ему этого не избежать.

Впереди маячила церковь: уродливая как смертный грех, однако ничуть не уродливее Святого Луки. Серая, как кремень, в пятнах копоти, с красноватыми наружными ступенями цвета глины и текстом на доске, гласившим: «Придите ко мне обремененные», словно говоря: «Оставь всякую надежду». Там как раз кончилось венчание, и у дверей толпились убого принарядившиеся девицы с детскими колясочками, визжащими детьми и собаками и угрюмые пожилые матроны, которые, казалось, вот-вот разразятся руганью.

Я сказал:

— Давай посмотрим. Ведь и с нами может быть такое.

Из церкви вышла и выстроилась на ступеньках целая стайка девушек в длинных лиловых платьях и голландских чепцах; они испуганно глядели на нянек и матрон, кое-кто из них нервно хихикал — и не мудрено! Два фотографа нацеливали свои аппараты на вход, — на арку, украшенную каменными листьями клевера, — и оттуда наконец появились жертвы в сопровождении шайки родственников.

— Ужас, — сказала Кэри, — просто ужас! Подумать, что это могли быть мы с тобой!

— Ну, знаешь, у тебя еще не растет зоб, а я, я, черт возьми, не краснею как рак и знаю, куда девать свои руки.

Новобрачных ждал автомобиль, увитый белыми лентами, а подружки вынули пакетики с розовыми лепестками и стали забрасывать ими молодоженов.

— Им еще повезло, —: сказал я. — Риса в продаже не хватает, но я уверен, что тетя Мэрион сумеет нажать на хозяина бакалеи.

— Вот уж она не станет этого делать!

— Знаешь, на свадьбе ни на кого положиться нельзя. Она пробуждает в людях странное атавистическое зверство. Теперь, когда у них нет права первой ночи с невестой, они накидываются на жениха. Смотри! — сказал я, сжимая руку Кэри.

По указке одной из угрюмых матрон к дверям машины подкрался маленький мальчик, и, когда жених нагнулся, чтобы туда сесть, он изо всех сил швырнул горсть риса прямо в лицо несчастному.