|
Котелки он им даст, если у них своих нет. Я сказал, что, кажется, у них есть свои. Я вернулся назад и сказал шоферам, что приду за ними, как только привезут еду. Маньера сказал, что хорошо бы, ее привезли прежде, чем начнется обстрел. Они молчали, пока я не ушел. Они все четверо были механики и ненавидели войну. Я пошел проведать машины и посмотреть, что делается кругом, а затем вернулся в блиндаж к шоферам. Мы все сидели на земле, прислонившись котенке, и курили. Снаружи было уже почти темно. Земля в блиндаже была теплая и сухая, и я прислонился к стенке плечами и расслабил все мышцы тела. - Кто идет в атаку? - спросил Гавуцци. - Берсальеры. - Одни берсальеры? - Кажется, да. - Для настоящей атаки здесь слишком мало войск. - Вероятно, это просто диверсия, а настоящая атака будет не здесь. - А солдаты, которые идут в атаку, это знают? - Не думаю. - Конечно, не знают, - сказал Маньера. - Знали бы, так не пошли бы. - Еще как пошли бы, - сказал Пассини. - Берсальеры дураки. - Они храбрые солдаты и соблюдают дисциплину, - сказал я. - Они здоровые парни, и у них у всех грудь широченная. Но все равно они дураки. - Вот гренадеры молодцы, - сказал Маньера. Это была шутка. Все четверо захохотали. - Это при вас было, tenente, когда они отказались идти, а потом каждого десятого расстреляли? - Нет. - Было такое дело. Их выстроили и отсчитали каждого десятого. Карабинеры их расстреливали. - Карабинеры, - сказал Пассини и сплюнул на землю. - Но гренадеры-то: шести футов росту. И отказались идти. - Вот отказались бы все, и война бы кончилась, - сказал Маньера. - Ну, гренадеры вовсе об этом не думали. Просто струсили. Офицеры-то все были из знати. - А некоторые офицеры одни пошли. - Двоих офицеров застрелил сержант за то, что они не хотели идти. - Некоторые рядовые тоже пошли. - Которые пошли, тех и не выстраивали, когда брали десятого. - Однако моего земляка там расстреляли, - сказал Пассини. - Большой такой, красивый парень, высокий, как раз для гренадера. Вечно в Риме. Вечно с девочками. Вечно с карабинерами. - Он засмеялся. - Теперь у его дома поставили часового со штыком, и никто не смеет навещать его мать, и отца, и сестер, а его отца лишили всех гражданских прав, и даже голосовать он не может. И закон их больше не защищает. Всякий приходи и бери у них что хочешь. - Если б не страх, что семье грозит такое, никто бы не пошел в атаку. - Ну да. Альпийские стрелки пошли бы. Полк Виктора-Эммануила пошел бы. Пожалуй, и берсальеры тоже. - А ведь и берсальеры удирали. Теперь они стараются забыть об этом. - Вы напрасно позволяете нам вести такие разговоры, tenente. |
