— Я что-то скажу тебе, — зашептала Майра, чтобы кто-нибудь проходящий по холлу не услышал ее. — Он считает меня прелестной. Ты думаешь, я стала выглядеть лучше?

В вопросе было столько детского и непосредственного, что у Энн не нашлось сил сказать правду и сбить энтузиазм Майры.

— Я думаю, у тебя было много хлопот с внешним видом, — покривила душой Энн.

— Да, это правда, — ответила Майра. — И я хочу показать тебе все свои платья. Мое вечернее платье чудесное — черное кружево поверх светло-розового атласа и вырез устрашающе низкий. Ты онемеешь, когда увидишь.

Энн была в этом уверена, но достаточно мудра, чтобы ничего не сказать.

— Как насчет того, чтобы попрощаться с Доусоном? — спросила она.

— Конечно, мы должны попрощаться, — ответила Майра и побежала по коридору, громко выкрикивая его имя.

«Она до сих пор всего лишь школьница», — думала Энн.

По дороге в Галивер счастливая Майра радостно тараторила, а Энн вела машину и говорила очень мало, но слушала внимательно.

Было ли чувство Майры серьезным, спрашивала она себя, или она была влюблена в любовь, в свою молодость и в желание веселиться? Как легко, будучи возбужденной новыми платьями, танцуя и знакомясь с новыми людьми, принять чувства, вызванные комплиментами майора Рэнкина и его широкой улыбкой, за любовь, за настоящую любовь! Поможет ли Галивер Майре забыть, или ее сердце действительно похищено первым же хвастливым пиратом, чванливой походкой вошедшим в ее жизнь? Но если и поможет забыть, думала Энн, никогда ни на одну минуту Майра не должна догадываться, что была спасена от самой себя. Если она заподозрит обман или хитрость, это ранит ее открытое, доверчивое сердце, а ее искренность и откровенность, составляющие наиболее обаятельную сторону ее натуры, могут погаснуть.

— Ты знаешь, Энн, я ведь чуть ли не боялась, что Томми тебе не понравится, — говорила Майра. — Ну разве не глупо? Я и вправду думаю, что это он вложил такую мысль в мою голову. Он, кажется, считал, что ты и Джон можете подумать, что он слишком стар для меня. Я видела, что он удивился, когда ты с ним начала говорить так любезно.

— Почему мне не быть с ним любезной, если он был так добр к тебе?

— О Энн, ты душечка. Я всегда тебе буду все рассказывать, вот увидишь! — После небольшой паузы она добавила еле слышно: — Знаешь, он поцеловал меня.

— Ну да? — легко спросила Энн. — И тебе понравилось?

Она слышала, как Майра тяжело вздохнула, словно испугалась своей откровенности.

— Почему-то я была разочарована. Я воображала, что поцелуи более волнующие.

— Возможно, не все.

— Я предполагала, это произошло оттого, что мне было стыдно и неловко, — сказала Майра, как бы стараясь утешиться доводами здравого смысла. — Кроме того, я не могла отделаться от мысли, что Томми не следовало целовать меня. Возможно, это было потому, что я о нем ничего не сказала тебе.

— Возможно поэтому, — сказала Энн, глядя на дорогу прямо перед собой.

— Впредь я от тебя ничего не буду скрывать, — повторила Майра. — Ничего!

Когда они подъехали к парадному входу в Галивер, опоздав на ленч всего на четверть часа, Энн внезапно почувствовала себя усталой и опустошенной. Это было длинное утро с большим нервным напряжением, но Энн знала, что сделала доброе дело. Она приготовилась смело встретить укоры леди Мелтон за опоздание.

К ее облегчению, их встречал только Джон, он приветствовал их с улыбкой, и по его взгляду поверх головы Майры Энн поняла, что он в курсе всех событий; должно быть, объяснения Доусона были убедительными, потому что первые слова, которые Джон произнес после приветствия Майре, были:

— Я очень рад, что ты будешь присутствовать среди наших гостей сегодня вечером.