– Садись, Ричард Гаррисон, – произнес Шредер. – Извини, что не встаю. Я могу стоять, но временами это причиняет мне сильную боль. Поэтому в основном я сижу. Иногда Вилли катает меня, а иногда я передвигаюсь сам – для тренировки.

Кених помог Гаррисону сесть.

– Приятно видеть тебя, – продолжал Шредер. – И особенно приятно видеть, что ты хорошо выглядишь.

Его рукопожатие было твердым, но рука была легкой, а голос был.., не таким, каким помнил его Гаррисон. Даже напуганный (каким Шредер, несомненно, был в “Европе”, хотя боялся он не за себя) его голос все еще был сильным, с командной ноткой. Теперь.., он ослаб. Гаррисон смог ощутить это. Появились одышка, беспокойство, нервозность.

– Господин Шредер, – ответил Гаррисон, – спасибо, что пригласили меня сюда, хотя я в полном неведении, зачем вы это сделали.

– Ваше присутствие здесь – удовольствие для меня, – сказал Шредер. – А ведь могло бы быть и так, что вы не захотели бы видеть или слышать меня снова, – никогда! И я не стал бы винить вас.

– О, можете быть уверены, я бы с удовольствием встретился с вами, – усмехнулся Гаррисон.

Шредер опять взял его за руку.

– Прошло совсем мало времени, Ричард. Твои уши все еще настороже и готовы слышать не то, что говорят. Это все рана, но когда она заживет, ты станешь лучше. Очень беспокоит?

– Это что то новое, – ответил ему Гаррисон. – Я имею в виду, спрашивать, очень ли беспокоит. Другие приняли бы как должное, что я покалечен. Я хочу сказать, что умственно я так же здоров, как и физически, фактически мой ум стал острее, яснее. Это от природы, я полагаю. Но беспокоит ли это? – Помолчав, он пожал плечами. – Ни Бог, ни дьявол не смогут помочь мне здесь, а следовательно и мне надо смириться с этой мыслью. Да, меня действительно это беспокоит. Я имею в виду то, что существует множество мест, красивых девушек, чудес, на которые мне никогда не хватало времени. Но теперь у меня хорошая ясная память и отличное воображение. К тому же остальные мои органы чувств в порядке. Теперь у меня отличный нюх. Я слышу такое, чего никогда не слышал раньше. На вкус окружающий мир разный. И когда я касаюсь чего то, то узнаю, что это. Это, как Вилли. Иногда у меня возникает такое чувство, будто я знаком с ним уже много лет.

– Так. А Вилли заботится о тебе? Да?

– Он много делает для меня. Кроме...

– Да?

Гаррисон усмехнулся в сторону грузного человека, туда, где он стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Ничего, но у него есть одно преимущество передо мной, сейчас, по крайней мере.

– Вилли, что ты сделал?

– Ничего, Томас, уверяю вас. По моему, капрал хочет сказать, что я могу видеть фройлен Малер, а он нет. В этом и есть мое преимущество. Они завтракали сегодня вместе. Может, я чему то помешал?

Гаррисон и Шредер рассмеялись вместе, но последний смеялся недолго, его смех перешел в сухой кашель. Он сильнее сжал руку Гаррисона, когда спазмы скрутили его тело. В следующую минуту они прошли.

– Вилли, – голос Шредера был надломлен, – тебе надо заняться делами. Ты можешь оставить мистера Гаррисона со мной.

– Да, Томас, спасибо, – Кених повернулся к Гаррисону. – Надеюсь увидеть вас позже, сэр.

Когда Кених ушел. Шредер и Гаррисон какое то время сидели молча.

– Кресло каталка, боли в груди, внутренние повреждения, общая слабость, – произнес наконец Гаррисон. – И вы спрашиваете, очень ли меня беспокоит? Моя боль вся в моем мозгу, и она стирается. Ваша боль физическая, настоящая, и день ото дня становится все хуже.

– Между нами еще есть разница, – заметил Шредер.