– Жаль, – ответил он.

В его голосе, в его позе была какая то особенная чувственность. Ронни ощутила, как напряглась ее грудь под полотняной простыней, обмотанной вокруг тела. Что с ней в самом деле происходит?!

– Перестань, – резко ответила она. – Я не понимаю, почему мужчины считают, что все споры с женщиной должны заканчиваться в постели.

– Это совершенно не обязательно, но может быть интересно.

Она скорчила гримасу.

– Вот видишь, ты такой же, как и все.

– И кто эти «все», позволь полюбопытствовать? – В его голосе чувствовалось раздражение.

– Тебя это не касается. – Она неопределенно махнула рукой, решив сменить тему. – Это очень хороший фотоаппарат.

– Я не сомневаюсь, что у тебя замечательный фотоаппарат, но он меня не интересует. Не волнуйся, я не собираюсь снова затевать спор. Просто мне хотелось бы прояснить несколько вещей. Прежде всего я не собираюсь исполнять роль твоего отца. Во вторых, у меня нет привычки ложиться с женщинами в постель, чтобы снять стресс или выиграть спор. Я всегда воспринимал секс исключительно как форму наслаждения и считал, что заниматься им надо умело и с удовольствием. У меня действительно не было женщины уже больше года. Я изнемогаю от желания. Но мне не нужна ни одна из женщин Фатимы. Я предпочитаю подождать, пока не найду действительно желанную партнершу. – Он помолчал. – Сказать, что произойдет, когда я встречу такую женщину?

Ронни смотрела на него, словно загипнотизированная. Сердце готово было выпрыгнуть из груди.

– Праздник, – тихо сказал Гейб. – Это будет безумный праздник любви.

Ронни не слышала, как открылась дверь. Она соскочила с кровати и повернулась к Фатиме, которая стояла на пороге с охапкой одежды в руках.

– Наконец то, а то мы уже заждались!

– Я этого не говорил, – тихо заметил Гейб. – Ты ляжешь наконец? Сколько можно слоняться по комнате?

– Я не хочу спать. Почему ты не хочешь, чтобы я еще поснимала?

– Ты уже достаточно наснимала сегодня.

– Мало ли что может случиться с пленкой. Она может потеряться. Однажды в Кувейте я лишилась сумки с фотоаппаратом и кучей пленок. Если бы накануне я не переложила часть пленок в другое место, все бы пропало.

– Как же это произошло?

– Иракские военные. Они застали меня снимающей то, что не должно было появиться в прессе.

– Военные подразделения?

Ронни покачала головой:

– Нет, пытки гражданских лиц.

– Да ты просто сумасшедшая. Такие фотографии грозят смертным приговором всему отряду. – Он помолчал. – Неужели они тебя так просто отпустили?

– Мне повезло. Они просто отправили меня в тюрьму. А через месяц началась война, и обо мне забыли.

– Тебе действительно повезло. Они ведь могли просто расстрелять. А где в это время был Джед? Ждал очередного ребенка?

– Не говори глупости. Он тогда еще не был знаком с Изабел. Он был в Вашингтоне. Джед даже не знал, что я в Кувейте. Я уже говорила, что была внештатным журналистом. Это была моя работа, мой хлеб.

– Я не видел эти фотографии у него в программе.

– А я их и не отдавала ему.

– Почему?

– Слушай, опять ты задаешь мне вопросы?

– Почему ты не отдала Джеду эти фотографии?

Гейб явно не собирался сдаваться.

– Потому что я отправила их в Комиссию по правам человека, чтобы они использовали их как доказательство на военном суде. Я боялась, что если они появятся в эфире, то потеряют свою обвинительную силу. И сделала я это вовсе не из благородства или мягкости, – взахлеб продолжала она. – Просто мне показалось, что так будет правильно.