|
— Поди, дождь там идет, — уныло сказал Колай. — К завтрему и до нас доберется. Ему никто не ответил — все и так было ясно. — Паршивая весна выдалась, — продолжал нудеть весчанин, пытаясь хоть как-то скрасить затянувшуюся дорогу. — Почему паршивая-то? — не выдержав такого поклепа, откликнулся голова. — Хорошая. Теплая. — То-то и оно! — оживился при собеседнике Колай. — Даже яблоневый цвет заморозками не побило. Значит, жди их позже, когда пшеница выколосится, и тогда вообще без хлеба останемся. Ох, чует моя печенка, ждет нас новый год Крысы… Голова суеверно отмахнулся: — Да ну, в наших краях отродясь такого не бывало! В Саврии еще куда ни шло… да и то, это ж какие холода должны ударить, чтоб пшеница померзла?! — Можно и не холода, — упрямо продолжал кликать воронов Колай. — Градом разок сыпануть, и готово. Дед рассказывал… — Нам-то уже без разницы, — хмуро осадил его Цыка. — Какой бы ни был год, а для нас все равно Крыса. Под днищем хрустнуло. Разговор оборвался. До городских ворот осталось всего шагов триста, ездоки уже видели подсвеченных факелами стражников. Те тоже глядели в сторону телеги — пока вряд ли разбирая в темноте, кто едет, но скрип далеко разносился по дороге. — А все оттого, — злорадно ввернул молец, — что слишком много грехов на нее нагружено! — Или слишком много святости, — огрызнулся Мих. — Чего ты вообще за нами увязался, Хольгин служка? Молец подбоченился, выпятил бороденку. — Видение мне было, — важно ответил он. — Так они ж у тебя по три раза на неделю, — с досадой сказал голова. Похоже, к старости у мольца посыпалась черепица не только с молельни. Пора нового у наместника просить. — Это особое, — возмутился молец, сверкая выкаченными глазами. — Не знамение, а повеление! Богиня Хольга избрала меня своим светочем, указующим путь во тьме людских прегрешений! «Как путничьей крысой, что ли?» — завертелось на языке у головы, но так с него и не сошло. Ну его — полоумного злить! — Отправила Она меня в мир, — продолжал молец, упиваясь собственной значимостью, — дабы нес я людям Ее слова, как пастырь в ночи бубенец перед овечьим стадом, отводя его от пропасти и волчьего леса! Цыка с Михом переглянулись и сдавленно заперхали. В хуторском стаде бубенец вешали на столь же бородатого поводыря, который хоть и поумней овец будет, но, как ни крути, козел. «Ну и слава Хольге, — с облегчением подумал голова. — Сама нас от этого помешанного избавила. Завтра же письмо наместнику настрочу…» — Стой, кто идет? — лениво окрикнул стражник. Мих рывком натянул поводья, и корова так же резко встала. Раздался оглушительный треск (стражники аж подскочили, выхватывая мечи из ножен), и телега просела на задок, раскорячив колеса. Батраки судорожно уцепились за борта, молец, не успев, повалился на спину, задрав тощие ноги. — Вот напасть, — растерянно пробормотал голова, — сломалась! И с чего бы это?! * * * Альк был непривычно тих и задумчив. Сидел, сгорбившись над столом, и покручивал между ладонями дымящуюся кружку. Ладони грелись, молоко стыло. |
