Алена умолкла, на глаза навернулись слезы. Неслышно подошел и потерся о ее ногу кот… Андрей понял, что она сказала все, что могла сказать, выплеснула свои эмоции и вот вот закроется, замкнется и понесет свою подлую беду дальше. В какой то мере ему даже было жаль эту женщину – маленькую, беспомощную и беззащитную сейчас. Он не представлял, как же она будет жить дальше с этим чудовищным грузом… Одновременно он не испытывал к Алене никакого сочувствия. Вина ее в произошедшем была огромна.

– Алена, – сказал Обнорский, – ты говорила, что Георгий хотел записать номер машины… он записал?

– Да, конечно, – сказала она, вытирая глаза по детски – кулачками. – Записал. Я потому и успокоилась тогда, потому что подумала: если есть номер машины… если известны люди… Значит, они не посмеют что нибудь сделать с нами.

– Ты сохранила эту запись? – спросил Зверев.

– Да, – сказала она.

Обнорский и Зверев переглянулись. Они оба не верили в такую удачу.

– А где она? – спросил Обнорский.

– Там, – сказала Алена, никак не обозначив, где это «там».

– Где – там?

– Там, за портретом Георгия. – Она качнула головой на тот портрет в рамке, что стоял на столе.

Не спрашивая разрешения, Андрей встал, подошел к столу и взял в руки фотопортрет Георгия Горделадзе… Гия улыбался очень хорошей, открытой улыбкой. Андрей повернул портрет обратной стороной – пусто. Он отогнул четыре лепестка, вынул лист паспарту… на стол спланировал листок, вырванный из записной книжки.

Андрей прочитал: «8…9 КИЯ. Заец. Слепой».

– Отдай! – закричала Алена. – Отдай, сволочь!

***

Обнорский и Зверев сидели в салоне «пятерки» на бульваре Леси Украинки, возле той самой остановки, откуда Георгий Горделадзе уехал 16 сентября. Мимо проносились редкие автомобили. Отсюда были хорошо видны окна Алены. В окнах горел свет.

– Тварь, – сказал, глядя на окна, Зверев.

– Несчастная баба, – сказал Обнорский.

– А ты пожалей ее, – ответил Сашка неожиданно зло.

– Саша… – сказал Обнорский.

Зверев перебил:

– Не надо. Проповедей не надо… Она – тварь. Если бы она сразу сообщила номер тачки, на которой его увезли… он был бы сейчас жив.

– Саша, послушай меня. Она, конечно, тварь… Но она не верила в то, что Георгия убьют. Она ведь позвонила посреди ночи Эстеру. И тот, видимо, ее успокоил: все в порядке, играем спектакль «Жертва режима». Играем версию «похищение». Спи спокойно, днем Гия сам тебе позвонит. И ведь он позвонил – семнадцатого числа был звонок с Таращанского моторного на ее телефон. Какое то время она сама верила в то, что ничего страшного не произойдет.

Зверев щелкнул зажигалкой, затянулся сильно и ответил:

– Брось! Брось, Андрюха… Она – прямая соучастница убийства Горделадзе. Если не в юридическом плане, то в моральном – бесспорно. И она сама это знает. А еще она знает поименно всех организаторов убийства… почему она до сих пор жива?

– Я думаю, что это ее бывший любовник Эстер отдал команду не трогать ее.

– А я думаю, что ее не убили только потому, что были уверены: она будет молчать. Они уже считали ее СВОЕЙ.

– Ты прав, – сказал Обнорский сухо.

Они вернулись в гостиницу на левобережье, поужинали и сели в номере Обнорского подводить итоги. Настроение после общения с Затулой было пакостное… ощущение осталось такое, как будто наступил на гадюку.