– Однако в результате вашей шутки я попал в идиотское положение.

– Да что такое, Василий Василич? – озабоченно спросил Андрей.

Перемежко бросил кому то: – Я занят, зайдите позже. – И – Андрею:

– Я ведь по вашему совету сгонял двух оперов в Таращу… не ближний свет, Андрей Викторыч.

– И что? – спросил Андрей.

– И даже – дурак старый – доложил начальству: есть серьезная оперативная информация, что Горделадзе похитили люди Отца, держали в Тараще, в помещении моторного завода. Горделадзе оставил записку на стене… Начальство мое очень обрадовалось.

– И что? – снова спросил Андрей.

– Информация не подтвердилась, Андрей Викторович, – ядовито произнес полковник.

– Вы хорошо смотрели? – спросил Обнорский, понимая, что говорит совершенно не то, что следовало бы. – Вы не ошиблись? Вы в том помещении смотрели?

– В том, в том… Хорошо смотрели. Надписи нет.

– А, черт! Она была… вы мне не верите?

– Я вам верю, – устало сказал полковник. – В том самом месте, которое вы указали, несомненно что то было… Но по поверхности этого кирпича кто то прошелся зубилом. Аккуратненько так зубильцем: тюк тюк. Теперь там только красный кирпич да горстка кирпичной крошки на полу.

Андрей выругался. Сидящая рядом с ним женщина покосилась на него.

– Извините, – буркнул Андрей. – Василий Василич, – сказал он Перемежко, – я и мой сотрудник Родион Каширин можем дать письменные показания, что видели текст на стене своими глазами…

– Спасибо. А толку то? Фотографировать надо было, Андрюша. А еще правильней сразу за руку привести туда сотрудника прокуратуры. А теперь то? Даже если я найду человека, который эту надпись уничтожил и даже заставлю его дать показания… ну и что? На экспертизу мне предъявить нечего… Эх, Андрей Викторыч!

Обнорский подумал: «Вот и все. Точка. Последняя точка в „деле Горделадзе“. Поставлена она зубилом…»

Он ошибся, точка была не последней – «дело Горделадзе» напомнило о себе год спустя…

Эпилог

Ворон наорал на помощника и выгнал его из кабинета… Он был раздражен сверх всякой меры. Уже месяц его доставали журналисты. Доставали по черному, до самой печени. И все из за этого сраного особняка. Ворон достал из бара бутылку «Чивас Ригал», налил половину фужера и выпил одним махом. Бросил в рот соленый орешек… Как работать? С кем работать? Не помощники, а мудозвоны! Сказано было всем русским языком: с прессой нужно работать, материалы давать только своим. Остальных гнать в шею… Русским языком сказано: Кагаеву, сучку, на пушечный выстрел не подпускать. Так нет! Опять за ней не уследили. Ворон подошел к окну, распахнул створку, и в прохладный кондиционированный воздух ворвалось жаркое дыхание крымского июля. Раздраженно он снова закрыл окно.

На столе за спиной зазвонил телефон. По этому аппарату могли звонить только свои. Леонид Ворон обернулся, подошел к столу и снял трубку:

– Алло.

– Привет, Ленчик, – сказала трубка. – А ты чего такой злой?

– А а… это ты? Привет… Да я не злой, просто достала блядь одна.

– Ну без блядей тоже, знаешь, не в кайф… Нужны бляди то, – с усмешкой сказал звонивший.

– Да она не в том смысле блядь… Она такая блядь… Журналистка, короче. Обосрала меня на телевидении с ног до головы. Врубаешься, киевлянин?

Голос в трубке рассмеялся и ответил:

– Так это, наверно, Елена Кагаева? По поводу твоей скромной хижины, Ленчик?

– Она, сучка драная… Лучшая журналистка Крыма! Што б ей болт на лбу вырос!

Киевлянин снова засмеялся, потом сказал:

– Не любишь ты свободную прессу, Леня… нехорошо.